Виктор Смирнов - Багровые ковыли

Да, войны, восстания, голод, холод, клопы, вши, разбитые окна!.. Но она, Верочка, не виновата, что ее молодость, которая так быстро отцветает, пришлась на эту эпоху. И хорошо, что Вениамин Михайлович понимает ее чувства, и великая ему благодарность за то, что он готов пойти на все, чтобы доставить ей радость.

Верочка наклонилась и поцеловала Вениамина Михайловича в прокуренные усы, обдав его тонким запахом французской пудры и духов. Платье, лишенное лифовых стяжек, с глубоким шейным вырезом, приоткрыло ее грудь. Коротко стриженные волосы а-ля гарсон упали ей на лоб.

Вениамин Михайлович задохнулся от чувства нежности, любви и возбуждения. В такие минуты он не жалел, что в свое время покинул Америку и вернулся в Россию: иначе не видать бы ему Верочку.

Жена осторожно высвободилась из рук Вениамина Михайловича. Она уже опаздывала. Набросила на себя легкий бесформенный плащ, чтобы не привлекать своим видом излишнего внимания. До Камергерского переулка ей было идти совсем, близко, а поздно вечером, после спектакля, Свердлов всегда присылал машину или извозчика, а то приезжал сам – в последнее время все реже из-за ночной работы.

Каким удивительным образом распоряжается людьми судьба!

Сразу после девятьсот пятого года, увидев, что представляют собой революция и свободы, смешанные с погромами, Вениамин Михайлович, совсем еще юноша, уехал в Америку. Начинал он с тяжелой поденной работы (пятьдесят центов в день). Потом открыл нелегальную ссудную контору для эмигрантов и к началу войны основал свой небольшой банк. За три года войны банк несколько окреп и вырос, и Вениамин Михайлович, уже считающийся преуспевающим финансистом (в свои неполных тридцать лет), даже был приглашен на банкет к Вудро Вильсону в числе других четырехсот олигархов.

Намечались очень выгодная женитьба и, соответственно, резкое приращение капитала.

Тем временем старший брат, непутевый Зяма, оставался в Нижнем Новгороде под крылом отца, гравера. Отец в меру сил помогал революционерам (печати, документы), сочетая это занятие с глубочайшей преданностью Яхве и посещением синагоги. Так вот, этот самый Зяма однажды ушел из семьи, порвал с революцией и иудаизмом и был проклят отцом, а впоследствии усыновлен пролетарским писателем Максимом Горьким и удостоен фамилии Пешков.

Средний же брат, самый стойкий, энергичный и деловой Яков, пошел в революционеры, претерпел ссылки и тюрьмы, прихватил туберкулез и оставался бы в бунтовщиках и париях, да тут в России победила революция. Он возглавил Октябрьское восстание, провел его очень толково и уже в ноябре семнадцатого был выбран председателем ВЦИК (по сути, гражданским главой Республики), оставаясь секретарем ЦК и председателем комиссии по выработке Советской конституции. То есть он стал как бы русским Вашингтоном!

В восемнадцатом Яков прислал брату Вениамину в Америку лаконичную телеграмму: «Ты здесь очень нужен. Приезжай».

Вениамин тосковал по России. Даже собственный банк не был ему утешением. А тут новая, революционная Россия, свободная страна, и брат – ее президент. Вениамину еще не исполнилось и тридцати, он жаждал новых дел и, кроме того, не прочь был убежать от некрасивой, хотя и очень богатой невесты.

Он бросил все и приплыл в Россию, преодолев по дороге тысячи препятствий и претерпев временный арест. Для начала он стал наркомом путей сообщения: его талант должен был победить разруху. Используя свои связи и умение разговаривать с капиталистами, истратив несколько десятков миллионов золотых рублей, Вениамин закупил в Швеции около ста великолепных, мощных локомотивов и сумел через Финляндию перегнать их в Россию. Правда, чего стоила при этом только одна переделка паровозов для русской колеи перед первой финской станцией Кеми!

Выяснилось, что эти паровозы слишком тяжелы для русских мостов, рассчитанных на сравнительно легкие брянские и луганские локомотивы. К тому же мосты были основательно испорчены войнами и требовали ремонта. Великолепные, лоснящиеся краской шведские машины мертвым грузом застыли в депо. А спустя короткое время и вовсе были отправлены на переплавку [18].

В марте девятнадцатого, тяжело простудившись на митинге, в споре с бунтующими брянскими железнодорожниками, стал скоротечно умирать брат Яков. Незадолго до смерти он, как всегда коротко, сказал Вениамину:

– Первое: я просил назначить тебя председателем Красного Креста. Это твое дело, не железные дороги… Второе: женись на Верочке Делевской. Иначе пропадет. Время тяжелое. Да и Коба ей не простит…

Верочка была юной красавицей актрисой, которая, по недоразумению оказавшись в ссылке, сошлась с Яковом, предпочтя образованного, умеющего говорить и убеждать Свердлова молчаливому, рябоватому грузину-революционеру по кличке Коба. Такой был у нее сибирский выбор.

Яков привез Верочку в новую столицу как любовницу, но от жены, преданной русокосой Клавы Новгородцевой, отказаться не мог. К тому же он любил сына Андрея.

С Верочкой все было ясно. Вениамин не возражал.

– Но почему Красный Крест? – спросил он. – Я не врач.

– Это то, что нужно для революции! И для тебя! – лаконично ответил Яков.

Когда Яков Свердлов умер, его провожали с почестями, каких Россия не видела со времен похорон Александра Третьего. Почетный караул. Дворянское собрание в лентах и цветах. Гроб под балдахином. На гражданской панихиде пели Нежданова, Богданович и Петров, бас шаляпинской силы. Вениамин и Верочка плакали навзрыд, незаметно взявшись за руки. Даже Коба – Сталин вытирал слезы, не упустив, однако, из виду двух сцепленных рук.

Так весной девятнадцатого Вениамин Михайлович остался с Красным Крестом, с Верочкой и с весьма неясными перспективами насчет дальнейшей своей судьбы.

Вернувшись после обеда на работу, Вениамин Михайлович увидел в приемной немолодого человека в пенсне, который поднялся ему навстречу. Секретарь, высокий, худой юноша, недоучившийся студент, который проходил в Красном Кресте особые университеты, доложил, что посетитель – член РКП(б), комиссар Гохрана профессор Старцев.

– Иван Платонович, – подсказал вышколенный секретарь. Он знал, что человека из Гохрана начальник примет сразу, как бы ни был занят. Просто так, без всякого предупреждения, из Гохрана не приходят. Тем более люди с таким сочетанием титулов и достоинств.

– Очень рад! – бодро сказал Вениамин Михайлович. Он вспомнил, что не далее как вчера вечером, после доклада о поездке в Швейцарию, об этом профессоре из Гохрана вскользь упомянул Николай Иванович Бухарин. Но в связи с чем – запамятовал. И все же обрадовался визитеру.

Войдя вместе с гостем в кабинет, Свердлов с огорчением заметил, что стопка накопившихся за неделю депеш не только не уменьшилась, но даже еще немного подросла и немым укором высилась посредине стола, придавленная тяжелым нефритовым пресс-папье с вензелем «Метрополя». Вениамин Михайлович вздохнул. Он устал от тяжелой, изматывающей и крайне ответственной, нелюбимой работы. А сколько еще встреч и секретных переговоров!