Александр Косарев - Глаз Лобенгулы

— …ошиб… приказать… беречь его…

— Но «Глаз Лобенгулы» стоит того… любые усилия… потрясающий!

— …богатство… есть… много коров и женщин…

Костер, исчерпав запас топлива, погас, головы подручных сблизились, и больше Боеву ничего разобрать не удалось.

На следующий день в группе произошли некоторые изменения. Рано утром Мунги распрощался с санитарами, выдав каждому по несколько крупных купюр. Для обычных носильщиков это была слишком щедрая плата, и Боев сделал вывод, что деньги им выплачены в основном за молчание. Тот день запомнился еще и потому, что выход в путь задержался почти до полудня. А перед самым обедом к месту стоянки прибыла телега, запряженная двумя быками. Правил ею возчик лет восьмидесяти с курчавой седой бороденкой и грязным тюрбаном на голове. Старпома аккуратно погрузили на объемистую охапку соломы в скрипучий рыдван.

Молча и безучастно дождавшись команды трогаться, старик ухватился сухими пальцами за вожжи, огрел хворостиной быков и неторопливо погнал их вперед, затянув при этом песню, мотив которой отдаленно напоминал похоронный марш. Страдающий от тряски Боев мгновенно вспомнил полуночный разговор помощников Мунги, и его невольно залихорадило. «Кого они собираются скормить гиенам, — думал он, морщась от пульсирующей боли в спине, — уж не меня ли?»

Владимир Васильевич искоса взглянул на командира, вольготно расположившегося вместе с кафром в задней части телеги. Тот распивал самодельное пиво, всем своим видом выражая миролюбие и благодушие. Перехватив взгляд старпома, Мунги протянул бутыль и ему. Однако жара, боль в спине и одолевавшие подозрения успели так измотать Боева, что он едва удержался от тяжкого стона. У Мунги, надо отдать ему должное, хватило сообразительности правильно оценить ситуацию. Телега была немедленно остановлена, и все захлопотали вокруг раненого. Скормили ему пригоршню каких-то таблеток, перевернули на живот и прикрыли от палящего солнца свежесорванными ветками. Больше они ничем помочь не могли, и Владимир Васильевич, сжав зубы, приготовился терпеть муки до вечера. Однако то ли подействовали препараты, то ли новая поза оказалась более удачной, но боль через некоторое время отпустила, уступив место странному оцепенению…

К началу вечернего привала старпом представлял из себя овощеподобное существо, едва способное отвечать даже на элементарные вопросы. Сославшись на недомогание, от ужина он отказался. Лишь выпил немного воды, чтобы унять охвативший вдруг жар. Ночью же температура поднялась еще выше, и Владимир Васильевич очнулся от зыбкого сна, дрожа от озноба и тихо постанывая от ломоты во всем теле. Низко над деревьями висела громадная желтая луна, где-то поблизости злобно хохотали гиены, и старпома охватил почти суеверный ужас. «Как быть дальше? Не окажется ли день завтрашний гораздо хуже вчерашнего? Зачем так берегут и хотят вылечить, если совсем недавно моя жизнь не стоила и ломаного гроша? — сверлили раскаленную голову безрадостные вопросы. — Нет, пора уже положить конец этим невыносимым кошмарам!…» Выход напрашивался, увы, один-единственный.

…Зная, где Мунги оставляет на ночь свой пистолет, и зажав в зубах носовой платок, чтобы случайно не вскрикнуть от боли, старпом медленно пополз за вожделенным оружием. Ему даже удалось почти бесшумно добраться до противоположной стены сарая, служившего в ту ночь пристанищем, но дальше предстояло самое сложное. Кобура висела на стене довольно высоко, и, чтобы дотянуться до нее, требовалось на что-то опереться. Но на что? Низкие топчаны, на которых безмятежно спали его мучители, для этой цели явно не годились. Начав на ощупь искать что-нибудь подходящее поблизости, Владимир Васильевич нечаянно задел прислоненный к стене посох одного из проводников. Раздался громкий стук — посох свалился на ближайший к стене топчан.

— Кто здесь? — хрипло пролаял Мунги, мгновенно проснувшись.

Через секунду щелкнула чья-то зажигалка, осветив колеблющимся язычком пламени распростертого на полу Боева.

— Гансези, — недовольно обратился предводитель к охраннику, — почему наш друг лежит на полу? Зажги скорей лампу!

— Джакезе хотел украсть твой пистолет! — неожиданно и жестко прозвучал голос кафра. — Спроси, командир, зачем он ему понадобился?! Наверняка лишь для того, чтобы перестрелять нас во сне!

— Вряд ли, — недоверчиво отмахнулся Мунги. — Зачем ему нас убивать? Разве мы плохо заботимся о нем? — Он осторожно перевернул старпома на спину: — Скажи, Джакезе, как ты оказался на полу? Ты действительно хотел добраться до моего пистолета? Говори, не бойся! Поверь, мы не хотим тебе зла!…

— Устал я, надоело всё, — пробормотал обессиленный Владимир Васильевич. — К чему изо дня в день испытывать жуткие боли, если всё равно придет конец? Зачем вы вообще таскаете меня за собой? Не проще ли прикончить сейчас же?…

В сарае повисла тишина. Хлопал глазами гигант, злобно щурился кафр, задумчиво скреб щеку Мунги… Наконец последний нарушил затянувшееся молчание:

— Договоримся так! Ты, Джакезе, больше не будешь препятствовать моим планам, а я, в свою очередь, приложу все силы, чтобы поставить тебя на ноги. Если же У меня ничего не получится, обещаю предоставить свой пистолет, когда ты того пожелаешь! Договорились?

На какие-либо возражения сил у Владимира Васильевича уже не хватило, и он… согласно кивнул. На этом ночное происшествие и закончилось.

Вскоре сухопутная часть похода завершилась, и все его участники пересели на большую плоскодонную лодку. Поскольку плыть пришлось против течения, скорость передвижения упала чрезвычайно. Зато для больного наступило самое благодатное время: наконец-то он избавился от тряски, терзавшей развороченную осколками спину. Изменилось, разумеется, и настроение. Теперь, наблюдая за кружащими в небе птицами, любуясь зарослями кувшинок и грациозными антилопами, выходящими на водопой, моряк тихо радовался, что его самоубийственному

«плану» не суждено было осуществиться…

До места назначения добрались лишь в конце нестерпимо душного января. Потные, недовольно переругивающиеся меж собой носильщики, два дня назад нанятые в последней встретившейся на пути деревне, втащили носилки в обмазанную глиной продолговатую пристройку, косо прилепленную к большой круглой, хижине с северной стороны, и небрежно скинули их на пол. От жесткого толчка моряк застонал. Когда боль отпустила, огляделся: самотканый коврик на стене, низенькая кушетка на кривых ножках, в углу — большая жестяная банка из-под марокканских олив, сильно проржавевшая внутри. «Похоже, предназначена для отправления естественных нужд, — подумал старпом. — А если так, то, скорее всего, я нахожусь в помещении, приспособленном для приема больных». Чтобы утвердиться в догадке, слегка повернулся набок. Сквозь широкий дверной проем увидел на залитой солнцем деревенской площади длинную вереницу страждущих на костылях и носилках. «Кажется, и впрямь добрались до Матембе», — завершил свою мысль старпом, облегченно вздохнув. Тяжелой волной накатилась скопившаяся за время долгого путешествия усталость, и он провалился в глубокий полуобморочный сон.