Владимир Малик - Посол Урус Шайтана

— У-у-у! Шайтан!.. Урус-Шайтан!.. Горе нам!.. У-у-у!..

Он ударил коня под бока и помчался в степь, прочь от Днепра. За ханом, взбивая ударами конских копыт мерзлую землю, двинулась орда.

Посланный Серко в погоню конный отряд запорожцев не смог догнать врага. Преодолев Днепр и подскакав к сторожевой заставе, отряд остановился на холме. Всходило солнце. Внизу расстилалась голая безлюдная степь. На ней, по направлению к Перекопу, лежал широкий — на целую версту — след от десятков тысяч копыт. Вдали по белой снежной пустыне катилось, постепенно уменьшаясь, темное пятно. Это бежала объятая смертельным страхом крымская орда.

Звенигора подъехал к казацкой заставе. До его слуха из землянки донесся чуть слышный стон.

— Браты, сюда! Наших здесь порезали! — крикнул Арсен.

В землянке пахло дымом и кровью. Переступая через трупы, Арсен добрался к лежанке. Там сидел на полу Товкач. Из груди его вылетал глухой, напряженный стон. Арсен поднял товарищу голову, заглянул в полузакрытые стекленеющие глаза.

— Брат!..

Товкач вздрогнул, медленно приоткрыл веки, долго, как сквозь мглу, всматривался в лицо, что склонилось над ним.

— Ты, Арсен?

Звенигора пожал холодеющую руку казака.

— Да, это я.

Напрягая все силы, Товкач прошептал:

— Как… там…

Его было чуть слышно, но Арсен понял, что он хотел знать.

— Все хорошо! Янычар перебили. Хан удрал. Наших погибло человек тридцать да с полсотни ранено.

— Слава богу… теперь… можно… спокойно помирать…

Он закрыл глаза. Но вдруг встрепенулся, будто какая-то жгучая мысль пронзила его угасающий мозг.

— Арсен… Хорь… Хорь… изменник… берегитесь!

Эти слова не удивили Звенигору: он уже знал о предательстве Хоря. Его поразило другое: мысль об изменнике не позволила Товкачу умереть, дала ему силы дожить до утра. Он не мог, не имел права умереть, не предупредив товарищей. Пронзенный ятаганом насквозь, он зажал рану спереди рукой, а спину прижал к лежанке и так сидел всю ночь, чтобы не истечь кровью, чтобы товариство узнало о том, кто провел врагов в Сечь. Теперь, когда, наконец, освободился от страшной тайны, Товкач выпрямился, раскинул сильные, огромные руки — и навек умолк.

Запорожцы сняли шапки. Они оценили все величие казацкой самоотверженности.

Похоронив с почестями погибших товарищей, запорожцы собрались перед войсковой канцелярией, чтобы судить Чернобая.

Три казака вывели его из подвала и поставили на крыльце перед товариством. Он зябко прятал руки в рукава, втягивал острый подбородок в воротник кожуха, устремив тусклый взгляд вниз. Только раз взглянул поверх казацких голов и, заметив замерзшие, скрюченные трупы янычар, что лежали на темно-буром от крови снегу, вздрогнул и закрыл лицо руками.

— От правды, Чернобай, не убежишь, не спрячешься! — сказал Серко. — Настало время оглянуться на свою мерзкую жизнь и держать ответ за все перед народом. Народ наш добросердечен и часто прощает проступки сынов своих, наставляет на путь тех, кто оплошал, оступился в горе или нужде. Но тому, кто пролил кровь людей наших, кто ради презренной наживы, ради яств заморских и серебра-злата агарянского торговал детьми нашими, обрекал их на неволю басурманскую, тому, кто вместе с турками и татарами хотел уничтожить славную Сечь Запорожскую — исконную защитницу земли нашей от всех врагов, — тому нет прощения!.. Судить тебя будет все товариство! И еще. Ты был видным казаком: отец твой — полковник, сам ты — сотник, так пусть никто не скажет, что осудил тебя один Серко. Как скажет товариство, так и будет!.. Звенигора, расскажи все, что знаешь о нем!

Звенигора поднялся на ступеньку. Начал с первой встречи с Чернобаем на старой мельнице, когда пытался освободить девчат, похищенных сотником для продажи в татарские и турецкие гаремы. И чем дальше рассказывал, тем ниже опускал голову Чернобай. Несмотря на лютый мороз, над ним столбом поднимался пар, а на лбу выступил холодный пот. Когда Звенигора поведал о том, что Чернобай со своим холуем ввел янычар в Сечь и хотел открыть татарам ворота, сотник рухнул на колени. На площади поднялся шум.

— Чего там долго судить-рядить — убить, собаку! Палками до смерти забить! — кричали запорожцы. — Привязать коню за хвост и пустить в степь!

— Повесить на сухой вербе!

— На кол его! Он ведь хотел Арсена посадить!

— Четвертовать!..

И ни слова, ни звука в защиту. Толпа клокотала от гнева. Наиболее горячие выхватили сабли — хотели немедленно расправиться с изменником.

Тогда Серко поднял булаву. Шум утих. Наступила тишина.

Кошевой шагнул вперед, снял перед товариством шапку. Голос его звучал сурово — каждое слово словно вылито из меди.

— Братья, атаманы, молодцы, славное низовое товариство! Знаменательный у нас сегодня день: благодаря казаку Шевчику и вашему мужеству мы одержали славную викторию и спасли мать нашу — Сечь! Мы показали и туркам, и татарам, что сила наша неодолима, что верные сыны отчизны — казаки запорожские и на сей раз, как и всегда в прошлом, не жалея живота своего, отстояли землю родную и честь свою, а захватчиков покарали и вечному позору предали! И ни один из вас не прятался за печкой от смертельной опасности, а храбро бился с врагами. Честь и слава на веки вечные вам, рыцари непобедимые!

— Честь и слава нашему батьке кошевому!

— Слава Серко! Хотим, чтоб и дальше был кошевым!

— Серко! Серко! Слава Ганнибалу украинскому!

Снова пришлось кошевому поднять вверх булаву, чтобы восстановить на площади тишину.

— Спасибо, братья, за честь! Но выборы кошевого рада старшин назначила на послезавтра. Вот тогда вы и выберете того, кого сочтете достойным. А сейчас не об этом речь. Тяжело нам в такой счастливый день сознавать, что встречаются еще такие выродки, как Чернобай. Не хотелось бы омрачать наш светлый день судом над ним. Но придется. Чтобы ни одной паршивой овцы в отаре нашей не было… Вижу — у всех у нас одно решение, одна мысль: смерть мерзкому псу, вечный позор предателю!

Запорожцы снова в один голос закричали:

— Смерть!

— Позор!.. Кончать его!..

Многие вновь выхватили сабли, и они засверкали на ярком морозном солнце.

Серко повысил голос:

— Нет, братья, так негоже! Правильно, наверно, придумал Шевчик, вот он что-то шепчет… Ему мы сегодня обязаны честью и жизнью, так пусть будет так, как он скажет… Выходи сюда, Шевчик, герой наш, скажи товариству, что думаешь!

Встал дед Шевчик рядом с кошевым. Маленький, в латаной свитке, с большой овечьей шапкой на голове. Лицо как сушеная груша — коричневое и сморщенное. В другое время он мог бы показаться смешным, но сейчас никто из казаков такое и помыслить не мог. Шевчик откашлялся в ладошку, поднял голову и сказал: