Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

— Сударь, где бы мне найти господина аббата Кийе?

При этом имени все посмотрели на него с ужасом, словно он назвал Люцифера. В то же время никого этот вопрос, по-видимому, не возмутил; наоборот, вопрос его, казалось, вызвал к нему сочувствие. Да и выбор Сен-Мара, но счастливой случайности, оказался очень удачным. Граф дю Люд подошел к всаднику и, поклонившись, сказал:

— Прошу вас, сударь, спешиться, я могу сообщить вам насчет аббата кое-какие полезные сведения.

Они поговорили некоторое время шепотом и расстались, обменявшись, по обычаю того времени, церемонными поклонами. Сен-Map вновь сел на своего вороного и, проехав со слугами по нескольким узким улочкам, вскоре оказался вдали от толпы.

«Какое счастье, — думал он по пути, — я хоть повидаюсь с добрым, кротким аббатом, который воспитал меня; мне всегда вспоминаются черты его лица, его спокойный облик и голос, полный доброты».

Он с умилением думал о близкой встрече и незаметно очутился в совсем темном переулке, куда его направили; переулок оказался столь узким, что наколенники всадника касались стен. В конце переулка он отыскал одноэтажный деревянный домик и стал нетерпеливо стучаться в дверь.

— Кто там? — сердито откликнулся чей-то голос.

Дверь отворилась, и показался маленький толстый красный человечек в огромных белых брыжах и ботфортах с такими широкими голенищами, что короткие ноги старичка совершенно тонули в них; на голове у него была скуфейка, в руках он держал два седельных пистолета.

— Дешево жизнь свою не отдам! — крикнул он. — И…

— Спокойнее, аббат, спокойнее, — сказал его воспитанник, беря толстяка за руку, — тут ваши друзья.

— Дорогой мой мальчик, это вы! — воскликнул человечек, отбрасывая пистолеты, которые осторожно поднял его слуга, также вооруженный до зубов. — Зачем вы сюда приехали? Здесь воцарилась подлость, и я жду только наступления темноты, чтобы уехать. Входите скорее, друг мой, и путь ваши слуги тоже войдут. Я принял вас за стражу Лобардемона и, право же, едва не вышел из себя. Видите лошадей? Я уезжаю в Италию, к нашему другу герцогу Буйонскому. Жан, Жан, скорее заприте ворота за преданными слугами нашего гостя да скажите им, чтобы они особенно не шумели, хоть тут поблизости и нет жилья.

Граншан немедленно исполнил распоряжение отважного аббата, а тот четырежды поцеловал Сен-Мара, причем для этого ему пришлось встать на цыпочки, ибо он доставал ему только до груди.

Он поспешил отвести юношу в тесную каморку, похожую на заброшенный чердак, и тут, присев вместе с ним на черный кожаный сундук, взволнованно сказал:

— Дитя мое, куда вы едете? Как могла ваша матушка отпустить вас сюда? Разве вы не видите, что здесь чинят с несчастным, которого им надо погубить? Боже мой! Такое ли зрелище должны бы увидеть вы, вступая в жизнь, мой дорогой воспитанник! О небо! Ведь вы в том чудесном возрасте, когда человек не должен знать ничего другого, кроме дружбы, нежной привязанности, сладостного доверия, когда все должно внушать вступающему в свет самое лучшее представление о роде людском. Что за несчастье! Боже мой! Зачем вы приехали!

Так добрый маленький аббат сокрушался, пожимая в своих морщинистых красных руках руки юного путешественника; наконец последнему удалось сказать:

— Но разве вы не догадываетесь, дорогой аббат: я заехал в Луден только ради вас, я знал, что вы здесь. А что касается зрелища, о котором вы говорите, то оно мне показалось просто какой-то нелепостью, и, клянусь вам, я по-прежнему люблю людей; ведь ваши личные достоинства и превосходные наставления внушили мне о людях самое возвышенное мнение. И пусть пять-шесть безумцев…

— Не будем терять времени; я вам расскажу про это безумие, все вам объясню… Но отвечайте: куда вы едете? По каким делам?

— Я еду в Перпиньян; там кардинал представит меня королю.

При этих словах неугомонный и добрый аббат вскочил с сундука и стал шагать, или, вернее, бегать взад и вперед по комнате, грохоча сапогами. Красный, со слезами на глазах, он говорил, задыхаясь.

— Кардинал! Кардинал! Бедный мальчик! Они погубят его! Боже мой, какую роль они предназначают ему? Что им от него надо? Ах, кто станет оберегать вас, друг мой, там, где на каждом шагу вас будет подстерегать опасность? — воскликнул он, вновь садясь; и, с отеческой заботой взяв руки воспитанника, он— пристально смотрел ему в глаза, стараясь прочесть его мысли.

— Но я и сам не знаю, — проронил Сен-Мар, отведя взор в сторону, — думаю, что беречь меня будет кардинал Ришелье; ведь он был другом моего отца.

— Ах, дорогой Анри, вы повергаете меня в трепет! Если вы, дите мое, не станете его послушным орудием, он погубит вас. Почему я не могу поехать вместе с вами! Почему в этом злополучном деле я вел себя как двадцатилетний юнец! Увы! Теперь я вам только опасен. Мне надо скрыться. Но возле вас, дитя мое, будет господин де Ту, не правда ли? — проговорил он, стараясь успокоиться. — Он ваш друг детства, немного старше вас. Слушайтесь его, дитя мое. Он юноша рассудительный. Он многое обдумал, у него собственный взгляд на вещи.

— Конечно, дорогой аббат, вы можете положиться на мою нежную привязанность к нему. Я не переставал любить его.

— Но давно перестали с ним переписываться, не правда ли? — продолжал добрый аббат, чуть улыбнувшись.

— Прост,ите, дорогой аббат, один раз я ему написал, и именно вчера, чтобы сообщить, что кардинал зовет меня ко двору.

— Как? Кардинал сам пожелал приблизить вас к себе?

Тут Сен-Map показал письмо кардинала-герцога к его матери, и мало-помалу аббат успокоился и смягчился.

— Ну что ж, — говорил он шепотом, — что ж, это неплохо, начало многообещающее; капитан гвардии в двадцать лет, это неплохо.

И он улыбнулся.

А юноша, в восторге от этой улыбки, которая так отвечала его собственному настроению, бросился аббату на шею и стал обнимать его, словно держал в своих руках все свое будущее — с его радостями, славой и любовью.

Но вот добрый аббат не без труда высвободился из горячих объятий и снова зашагал по комнате, вернувшись к прежним раздумьям. Он то и дело покашливал и качал головой, а Сен-Map, не смея возобновить разговор, наблюдал за ним, и вид аббата, вновь помрачневшего, наводил на него грусть.

Наконец старик сел и проникновенно произнес:

— Друг мой, дитя мое, я по-отечески увлекся вашими надеждами; должен, однако, сказать, — и отнюдь не для того, чтобы вас огорчить, — что они представляются мне чрезмерно преувеличенными и необоснованными. Если бы кардинал имел в виду только выразить вашей семье чувство привязанности и благодарности, он не пошел бы так далеко в своих милостях; но весьма возможно, что он обратил на вас особое внимание. Основываясь на том. что ему о вас, по-видимому, говорили, он решил, что вы можете сыграть ту или иную роль, предугадать которую сейчас невозможно, роль, которую он наметил в своих тайных помыслах. Он хочет подготовить вас для нее, вышколить вас, — простите мне это выражение ради его точности, — и серьезно подумайте об этом, когда настанет пора. Но ничего. Судя по тому, как складываются обстоятельства, мне кажется, вы поступите правильно, если пойдете по этому пути; так начинаются великие карьеры; главное, не дать ослепить себя и поработить. Постарайтесь, дорогое дитя мое, чтобы милости не одурманили вас и чтобы высокое положение не вскружило вам голову. Не сердитесь на меня за такие опасения; это случалось и с людьми постарше вас. Пишите мне так же, как и матушке, почаще; поддерживайте отношения с господином де Ту, и мы постараемся давать вам добрые советы. А пока, сын мой, будьте любезны — притворите окно, из него дует, и я расскажу вам, что здесь произошло.