Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Последние слова кардинал прошептал, обращаясь к отцу Жозефу, который сопутствовал ему, облачившись в военный мундир, хоть и чувствовал себя в нем весьма неловко; капуцин тотчас же поскакал в долину.

Тем временем из ворот Нотр-Дам, словно движущийся темный лес, выходили сомкнутые ряды старой испанской пехоты, а из других ворот выезжала и выстраивалась в долине тяжелая конница. Фрацузская армия, расположенная у подножья холма, где находился король, на поросших травой укреплениях, под прикрытием редутов и фашин, с ужасом увидела оба отряда королевских конногвардейцев, зажатыми между двумя вражескими отрядами, которые численностью своею раз в десять превышали французов.

— Трубите же сигнал атаки! — воскликнул Людовик XIII.— А не то моему старому Куалену конец!

И король вместе со свитой, столь же пылкой, как и он, стал спускаться с холма; однако не успел он спуститься к подножью и стать во главе своих мушкетеров, как оба отряда сами приняли решение; с быстротой молнии, с возгласами «Да здравствует король!» они ринулись на длинную колонну вражеской кавалерии, словно два коршуна на змею, в кровопролитной схватке прорвались сквозь вражеские ряды и соединились позади испанского бастиона; противник был настолько ошеломлен происшедшим, что стал восстанавливать ряды, даже и не помышляя о преследовании.

Армия рукоплескала; король в изумлении остановился; он осмотрелся вокруг и во всех взорах увидел горячее желание броситься в атаку; в глазах его сверкнула доблесть, прославившая его предков; еще секунду он находился как бы в нерешительности, с упоением вслушиваясь в грохот пушек и вдыхая запах пороха; казалось, он преобразился и снова стал Бурбоном; всем, кто видел его тогда, чудилось, будто ими командует какой-то другой человек. Вскинув шпагу и обратив взор к сияющему солнцу, он воскликнул:

— За мной, храбрецы! За мной, друзья! Здесь я король Франции!

Королевская гвардия, развернувшись, бросилась вперед, преодолевая пространство и взметая тучи пыли с земли, дрожавшей под копытами коней, и несколько мгновений спустя смешалась с испанской конницей, точно так же окутанной огромной зыбкой тучей.

— Теперь, вот теперь действуйте! — вскричал громовым голосом кардинал, наблюдавший за сражением с высоты холма.— Снимайте батареи с позиций, они там не нужны. Фабер, командуйте: всем пушкам палить по пехоте, которая постепенно окружает короля. Бегите, летите, спасайте короля!

И тотчас же свита, до сего времени неподвижная, приходит в волнение: генералы отдают распоряжения, адъютанты мчатся, устремляясь в долину, и, преодолевая рвы, изгороди и кусты, достигают цели почти так же быстро, как мысль, направляющая их, и следящий за ними взор. Вдруг доселе редкие огни, вспыхивавшие над батареями, солдаты которых уже пали духом, превращаются в огромное пламя; оно вытесняет дым, который возносится к самому небу, образуя бесчисленные легкие колеблемые ветром облака; пушечные залпы, казавшиеся далеким слабым эхом, превращаются в оглушительный гром, и раскаты его следуют друг за другом с такой же стремительностью, как и барабанная дробь, призывающая к атаке; между тем широкие огненные языки с трех сторон обрушиваются на темные колонны, выступающие из осажденного города.

Ришелье, оставаясь все на том же месте, беспрестанно отдавал распоряжения и бросал при этом на подчиненных взгляды, которые ясно говорили, что любого, кто замешкается с исполнением приказа, ждет смертный приговор. Глаза кардинала горели, движения стали повелительны.

— Король разгромил конницу; но пехота еще сопротивляется; наши батареи нанесли противнику значительный урон, но еще не победили. Гассион, Ламейре и Ледигьер, три полка пехоты — вперед, немедленно! Подойти к колонне с флангов! Дайте приказ остальной армии прекратить атаку и по всей линии стоять на месте! Бумаги! Я сам напишу Шомбергу.

Один из пажей спешился и подал кардиналу карандаш и бумагу. Министр, поддерживаемый четырьмя офицерами из его свиты, с трудом слез с коня, несколько раз невольно вскрикнув от боли, которую он, однако, преодолел; он присел на лафет, а паж наклонился и в качестве конторки подставил свое плечо; кардинал наспех набросал приказ, дошедший до нас среди прочих рукописей того времени; он мог бы служить примером для нынешних дипломатов, которые, по-видимому, предпочитают находиться в равновесии между двумя решениями, чем искать то единственное, которое должно определить судьбы мира, ибо они считают, что гений чересчур груб и прямолинеен, чтобы следовать по его пути.

Господин маршал, не рискуйте, а тщательно все обдумайте прежде, нежели атаковать. Когда вас уведомят, что король не желает рисковать, это не значит, что его величество решительно запрещает вам приступать к военным действиям, но он не желает, чтобы вы дали решительное сражение,— разве что у вас имеется твердая надежда на успех, основанная на преимуществах вашей позиции, ибо ответственность за исход сражения лежит, разумеется, на вас.

Отдав эти распоряжения, старый министр молча стал наблюдать за сражением, которым командовал король; он сидел на лафете, положив обе руки на запальный выступ пушки и наклонив голову вперед,— в положении человека, который налаживает и нацеливает орудие, и был похож на матерого, одряхлевшего от старости волка, который уже пресытился добычей и теперь только смотрит, как лев терзает в долине стадо быков, на которое сам он уже не решился бы броситься; время от времени взор его оживляется: запах крови радует его, и, вспоминая ее вкус, он пылающим языком облизывает беззубую пасть.

В тот день слуги кардинала (а почти никого больше при нем и не было) заметили, что с утра до самой ночи он ничего не ел, он настолько напряг все свои духовные силы, чтобы управлять событиями, что даже преодолел телесные страдания и забыл о них, как будто они не существовали. Именно сила сосредоточенности и постоянное присутствие духа возносили его почти что на уровень гения. Да он достиг бы этого, будь наделен врожденным величием души и благородной отзывчивостью сердца.

На поле брани все произошло так, как ему хотелось, и счастье, не покидавшее его в кабинете, сопутствовало ему и на войне. Людовик XIII жадно принял победу, которую предуготовил ему министр, а от себя добавил только величественность и отвагу, всегда присущие победителю.

Пушка умолкла, ибо разгромленные колонны пехоты укрылись в Перпиньяне; остальные части были рассеяны, и в долине теперь виднелись лишь яркие королевские эскадроны, которые следовали за монархом, перестраиваясь на ходу.

Король возвращался шагом и с удовлетворением оглядывал поле битвы, совершенно очищенное от противника; он горделиво проехал под огнем испанских пушек, но неприятель, то ли по оплошности, то ли по тайному сговору с кардиналом, то ли совестясь убить короля Франции, послал ему вдогонку всего лишь несколько ядер, которые, пройдя над его головой на высоте шести футов, не долетели до лагеря, зато послужили к вящей славе короля, лишний раз доказав его отвагу.