Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

Сен-Map, сидевший на другом конце стола, побледнел от брошенного ею взгляда.

Появление герцогини Мантуанской изменило направление разговора; он перестал быть общим, теперь каждый вполголоса беседовал с соседом. Один только маршал время от времени произносил несколько слов, вспоминая великолепие прежнего двора, или турецкую войну, или турниры и скудость нынешнего двора; но, к его великому сожалению, никто не поддерживал его. Когда часы пробили два удара и все уже собрались выходить из-за стола, на большом дворе появилось пять лошадей; на четырех из них сидели закутанные в плащи и хорошо вооруженные слуги, пятую лошадь, вороную и очень резвую, держал под уздцы старик Граншан — то был конь его молодого хозяина.

— Вот ваш боевой конь! — воскликнул Басомпьер. — Он оседлан и взнуздан. Что ж, молодой человек, теперь вам остается только сказать, как сказал старик Маро:

Эти старинные стихи и самый облик маршала рассмешили весь стол, кроме трех человек.

— Господи Иисусе! Мне кажется, — продолжал он, — будто и мне, как ему, только семнадцать лет; он вернется к вам, сударыня, весь в галунах; пусть его кресло до тех пор пустует!

При этих словах маркиза вдруг побледнела и, заливаясь слезами, вышла из-за стола; вслед за ней встали и все остальные; она с трудом сделала два шага и без сил опустилась в другое кресло. Сыновья, дочь и молодая герцогиня окружили ее; среди вздохов и всхлипываний, которые вдова маршала тщетно старалась сдержать, они расслышали ее слова:

— Простите!… друзья мои… это безрассудство… это ребячество… но теперь я так слаба, что не могу совладать с собой. За столом нас оказалось тринадцать, и причиною этому были вы, дорогая герцогиня. По с моей стороны очень нехорошо, что я при нем показала себя такой малодушной. Прощайте, дитя мое, дайте я поцелую вас, и да хранит вас бог! Будьте достойны своего имени и своего отца.

Потом она, смеясь сквозь слезы , как выразился Гомер, встала и отстранила его, сказав:

— Ну-ка, дайте посмотреть, каковы вы верхом, прекрасный всадник!

Притихший путник поцеловал руки матери и отвесил ей низкий поклон; он склонился также, не поднимая взора, и перед герцогиней; потом почти одновременно обнял старшего брата, пожал руку маршалу, поцеловал сестру в лоб и вышел; мгновение спустя он уже сидел на коне. Все подошли к окнам, выходившим во двор; одна только госпожа д'Эффиа осталась в кресле — ей было дурно.

— Он пошел галопом, это добрая примета, — весело сказал маршал.

— Боже! — вскричала герцогиня, отпрянув от окна.

— Что такое? — испугалась мать.

— Ничего, ничего, — ответил господин де Лоне, — в воротах лошадь господина де Сен-Мара споткнулась, но он вовремя натянул поводья: вот он, нам машет с дороги.

— Опять дурное предзнаменование! — проговорила маркиза, удаляясь в свои покой.

Вслед за ней разошлись и остальные — кто молча, кто тихо переговариваясь.

День в Шомонском замке прошел грустно, за ужином царило молчание.

В десять часов вечера старый маршал в сопровождении камердинера направился в северную башню, расположенную возле ворот и наиболее удаленную от реки. Было невыносимо жарко; старик распахнул окно, накинул на себя просторный шелковый халат, поставил на стол увесистый светильник и пожелал остаться в одиночестве. Окно выходило на долину, освещенную неверным светом молодого месяца; по небу тянулись тяжелые облака, и все располагало к грусти. Хотя Басомпьер по характеру своему отнюдь не был мечтателем, все же ему вспомнился разговор за обедом, и он мысленно стал перебирать свою жизнь и те печальные перемены, которые внесло в нее новое царствование, царствование, словно дохнувшее на него дыханием невзгод: смерть любимой сестры, дурное поведение наследника, утрата поместий и благоволения двора, недавняя кончина друга, маршала д'Эффиа, в комнате которого он сейчас находился, — все эти мысли исторгли у него невольный вздох; он подошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом.

В эту минуту ему почудилось, будто со стороны леса слышится топот кавалькады, но тут пронесся порыв ветра, и маршал решил, что топот ему только померещился; потом все сразу затихло, и он тут же забыл об этом. Он еще некоторое время наблюдал за тем, как огоньки светильников мелькали в окнах лестниц и блуждали по дворам и конюшням и, наконец, гасли один за другим. Затем он снова опустился в большое, обитое штофом кресло, облокотился на стол и погрузился в размышления; вскоре он вынул из-за пазухи медальон на черной ленточке и прошептал:

— Приди, мой добрый старый государь! Приди! Побеседуй со мной, как часто беседовал когда-то; приди, великий монарх, и забудь возле меня свой двор, посмейся в обществе истинного друга; приди, великий муж, и посоветуйся со мной относительно властолюбивой Австрии; приди, непостоянный поклонник, и расскажи о искренних своих увлечениях и простодушных изменах; приди, бесстрашный воин, — крикни мне снова, чтобы я заслонил тебя в бою! Ах, почему не мог я сделать этого в Париже! Почему не принял на себя поразивший тебя удар! Пролилась твоя кровь, и мир лишился всех благ твоего царствования…

Слезы, капавшие из глаз маршала, затуманили стекло медальона; он стал стирать их благоговейными поцелуями, но тут дверь порывисто распахнулась, и маршал схватился за шпагу.

— Кто там? — воскликнул он в недоумении.

Но он еще более изумился, когда увидел перед собою господина де Лоне; тот подошел к нему, держа шляпу в руке, и не без смущения проговорил:

— Господин маршал, сердце мое преисполнено скорби, но я вынужден объявить вам, что король мне приказал вас арестовать. У ворот вас ожидает карета и тридцать мушкетеров монсеньера кардинала-герцога.

Басмопьер не встал с кресла; в левой руке он еще держал медальон, в другой — шпагу; он с презрением протянул ее вошедшему и сказал:

— Сударь, я знаю, что зажился на свете; об этом-то я сейчас и размышлял; во имя великого Генриха я покорно вручаю эту шпагу его сыну. Следуйте за мной.

Когда он произносил эти слова, взгляд его был так тверд, что привел де Лоне в полное замешательство; он пошел вслед за маршалом, понурив голову, словно сам был арестован этим благородным старцем, а тот, схватив факел, спустился во двор и увидел, что ворота отворены конными гвардейцами; они перепугали всех обитателей замка, но именем короля приказали соблюдать полнейшую тишину. Карета стояла наготове и помчалась, окруженная многочисленными всадниками. Маршал, сидевший рядом с господином де Лоне, задремал, убаюкиваемый покачиванием экипажа, как вдруг чей-то мощный голос крикнул кучеру: «Стой!» Но тот продолжал гнать лошадей; тогда раздался пистолетный выстрел… Карета остановилась…