Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII

При этих словах друзья крепко обнялись.

— Друг, дорогой друг мой, как сожалею я о твоей смерти, виновником коей являюсь! — воскликнул Сен-Мар. — Я дважды предал тебя, но ты узнаешь, как это произошло.

Де Ту стал целовать его и утешать.

— Сколь счастливы мы, что так кончаем жизнь свою, — сказал он, подняв глаза к небу. — С точки зрения человеческой, я мог бы жаловаться на вас, сударь, но одному богу известно, как я вас люблю! Чем только мы заслужили мученический венец и счастье умереть вместе?

Судьи не ожидали столь трогательной сцены и с удивлением смотрели друг на друга.

— Будь у меня хотя бы копье, — послышался чей-то хриплый голос (это был старик Граншан, незаметно проскользнувший в камеру: от гнева глаза его налились кровью), уж я сумел бы защитить его светлость от всех этих чернокнижников.

Два алебардщика тотчас же молча приблизились к нему; он умолк, отошел к окну, выходившему на реку, в котором еще не видно было проблесков зари, и, казалось, перестал интересоваться тем, что происходит в комнате.

Однако Лобардемон, боясь, как бы судьи не разжалобились, сказал громким голосом:

— А теперь, по повелению его высокопреосвященства, этих господ надлежит подвергнуть допросу с пристрастием, иначе говоря, обычным и чрезвычайным пыткам.

Возмущенный Сен-Мар позабыл о смирении и, скрестив руки на груди, шагнул к Лобардемону и Жозефу, которые в ужасе попятились. Первый невольно поднес руку ко лбу.

— Разве мы в Лудене? — вскричал узник.

Но де Ту, подойдя к своему другу, взял его за руку и пожал ее; Сен-Мар спохватился и, обратив взор на судей, продолжал спокойно:

— Мне кажется это весьма жестоким, господа; человека моих лет и звания не должны подвергать подобным формальностям. Я все сказал и готов все повторить. Я принимаю смерть по доброй воле и с величайшей радостью, а потому допрос с пристрастиями не нужен. У людей, подобных нам, не вырвать тайны путем телесных страданий; мы сдались по собственному желанию и в назначенный нами самими час; мы сказали все, что вам требовалось для предания нас смерти, больше вы ничего не узнаете; мы получили то, что хотели.

— Что вы делаете, друг мой? — перебил его де Ту. Он ошибается, господа, мы не отказываемся от мученичества, ниспосылаемого нам богом, мы сами требуем его.

— Но разве нужны вам эти постыдные пытки, чтобы войти в царство небесное? — спросил Сен-Мар.— Ведь вы и так мученик, добровольный мученик дружбы! Господа, я один могу знать важные тайны; они известны лишь руководителю заговора: прошу подвергнуть меня одного допросу с пристрастием, если с нами полагается обращаться здесь, как с самыми гнусными злодеями.

— Как милости прошу у вас, господа, — молвил де Ту, — не лишайте меня страданий, какие должен претерпеть и он; не для того я последовал за другом, чтобы покинуть его в этот неоцененный час и не сделать всего от меня зависящего, дабы войти вместе с ним в райскую обитель.

Во время этого спора Лобардемон и Жозеф тоже вступили в пререкания: Жозеф был против допроса с пристрастием, опасаясь, как бы пытки не заставили Сен-Мара рассказать о его недавнем посещении; Лобардемон же считал, что смерти узников мало для полноты его торжества, и настоятельно требовал пыток. Судьи окружили двух тайных советчиков великого министра и внимательно слушали их; сочтя, однако, по некоторым признакам, что капуцин пользуется большим влиянием, чем судья, они стали на его сторону и единодушно высказались против пыток, тем более что Жозеф сказал в заключение, понизив голос:

— Мне известны их тайны: эти тайны нам не нужны, — они бесполезны, да и нити их ведут слишком далеко. Господину обер-шталмейстеру остается выдать только короля, а его другу — королеву; о таких вещах лучше не знать. К тому же они ничего не скажут; я хорошо их изучил: один будет молчать из гордости, другой — из благочестия. Оставим их в покое: пытки их искалечат, обезобразят; они не смогут идти, и это испортит всю церемонию; их надобно поберечь, чтобы они достойно предстали перед народом.

Последнее соображение одержало верх; судьи удалились для совещания с председателем суда. Выходя из темницы, Жозеф сказал Лобардемону:

— Я дал вам вволю натешиться здесь; теперь вы позабавитесь, совещаясь с остальными судьями, а потом допросите трех заключенных в Северной башне.

То были трое судей Урбена Грандье.

Сказав это, он громко расхохотался и вышел последним, толкая перед собой ошеломленного докладчика.

Едва только мрачное судилище удалилось, как Граншан, освобожденный от двух своих телохранителей, бросился к Сен-Мару и схватил его за руку.

— Во имя неба, ваша светлось, идемте на террасу. — сказал он, — и я кое-что вам покажу: во имя вашей матушки, идемте…

Но в эту минуту дверь отворилась, и на пороге появился престарелый аббат Кийе.

— Дети мои, несчастные мои дети! — воскликнул старец, плача. — Увы, почему меня допустили к вам только сегодня? Дорогой Анри, ваша матушка, ваш брат и сестра — здесь, они скрываются неподалеку…

— Замолчите, господин аббат, — прервал его Граншан. — идемте на террасу, ваша светлость.

Но старик-священник продолжал обнимать своего воспитанника и не давал ему ступить ни шагу.

— Мы надеемся, мы очень надеемся на помилование.

— Я откажусь от него, — ответил Сён-Мар.

— Мы уповаем только на милость божью,— проговорил де Ту.

— Замолчите, — сказал опять Граншан, — судьи идут.

В самом деле, дверь опять отворилась перед зловещей вереницей судей, среди которых недоставало Жозефа и Лобардемона.

— Господа, — воскликнул славный аббат, обращаясь к комиссарам, — я счастлив сообщить вам, что прибыл из Парижа и что никто не сомневается там в помиловании всех заговорщиков. Я видел у его величества самого герцога Орлеанского, а что до герцога Буйонского, то его показания благоп…

— Молчать! — крикнул лейтенант шотландской гвардии Сетон.

И все четырнадцать комиссаров, войдя в комнату, снова заняли свои прежние места.

Когда господин де Ту услышал, что зовут повытчика лионского парламента, чтобы огласить приговор, он поддался одному из тех порывов религиозного восторга, которые наблюдались лишь у мучеников и святых перед лицом смерти: и, сделав несколько шагов навстречу этому чело пеку, он воскликнул:

— Quam speciosi pedes evangelizantium pacem, evangelizantium bona! [46] Сколь прекрасны стопы благовестящих о мире, благовестящих о добре! (лат.) .

Затем он взял Сен-Мара за руку и, по установленному обычаю, стал на колени с непокрытой головой, чтобы выслушать приговор. Д'Эффиа продолжал стоять, но никто не посмел его приневоливать.

Приговор был составлен в следующих выражениях:

Между генеральным королевским прокурором, истцом по делам об оскорблении величества, с одной стороны;