Джордж Фрейзер - Флэшмен на острие удара

Росту в нем было добрых шесть с половиной футов, но даже при этом в ширину он был таков, что казался квадратным. Вся голова и лицо представляли собой сплошную массу каштановых волос, разделявшихся на кудри, опускающиеся на плечи, и шикарную бороду, стелющуюся по груди. Ясные глаза блестели из под косматых бровей, а доносящийся из под бороды голос был знаменитым раскатистым русским басом. Граф, кстати, хорошо говорил по-французски, и благодаря отсутствию седины и той легкости, с которой двигалось его могучее тело, трудно было представить, что ему уже за шестьдесят. Человек, чрезмерный во всем, включая и свое гостеприимство.

— Полковник Флэшмен, — прогудел он. — Рад приветствовать вас в своем доме. Как противнику скажу вам: забудем на время про вражду; как солдату добавлю: добро пожаловать, собрат. — Пенчерьевский схватил меня за руку одними только верхними фалангами пальцев и сжал мою ладонь так, что та затрещала. — Да, вы производите впечатление бравого солдата, сударь. Мне сказали, что вы были в том злополучном деле под Балаклавой, где гнали нашу конницу, как кроликов. Восхищаюсь вами и всеми отважными рубаками, скакавшими рядом. Вы гнали их, как кроликов, этих паскуд и мужиков. Вот с моими кубанцами у вас такой номер не прошел бы, или с гусарами Витгенштейна, когда те были под моим началом — ни за что в жизни, ей-богу! [XXIV*]

Он смотрел на меня сверху вниз, грохоча, будто вот-вот затянет «Фи-фай-фо-фам», потом отпустил мою руку и жестом указал на двух сидевших за столом дам. — Моя дочь Валя, моя свояченица, мадам Сара. Я поклонился, они же склонили головы и посмотрели на меня пристальным, оценивающим взглядом, свойственным русским женщинам: застенчивость и робость у них не в ходу, у этих леди. Валентина, или Валя, как звал ее отец, улыбнулась и наклонила свою светловолосую головку — штучка была глаз не оторвать, ей-ей, но я все-таки уделил взгляд и тете Саре. Несколькими годами старше меня (лет тридцати пяти, быть может), с темными, собранными вокруг головы волосами, с волевым, властным точеным лицом — симпатичная, но не красавица. Через несколько лет пушок над ее губой обещал превратиться в усики, но она была высокой и стройной и не обделена природой по части прелестей.

Хоть Пенчерьевский и выглядел как Голиаф, ему нельзя было отказать в хорошем вкусе — или тому, кто занимался его столом и домашним хозяйством. Просторная столовая, как и остальные апартаменты, могла похвастать великолепным паркетным полом, люстрой, большим количеством парчи и расшитого шелка. Сам Пенчерьевский, к слову сказать, был облачен в шелк. Большинство русских джентльменов, как и мы, носят более или менее деловой костюм, но на полковнике был шикарный с отливом зеленый китель, перехваченный в талии ремнем с серебряной пряжкой, и того же цвета шелковые штаны, заправленные в сапоги мягкой кожи — впечатляющий наряд, и удобный к тому же, насколько можно судить.

Еда, к моему облегчению, оказалась хорошей: за превосходным супом последовали жареная рыба, рагу из говядины, блюда с самой разнообразной птицей, маленькие пирожные и отличный кофе. Вино оказалось не очень, но вполне годилось. Помимо яств, четыре прелестных полушария на другой стороне стола и светский разговор Пенчерьевского превратили обед в крайне приятное времяпрепровождение.

Он расспросил меня про Балаклаву, весьма дотошно, и когда я удовлетворил его любопытство, удивил меня тем, что молниеносно обрисовал, как должна была действовать русская кавалерия, проиллюстрировав перемещения войск при помощи столовых ножей, разложенных на столе. Полковник знал свое ремесло, без сомнения, но нашим поведением восхищался, в особенности Скарлетта.

— Боже правый, настоящий английский казак! — восклицал он. — Вверх по склону, да? Молодец! Он мне нравится! Вот бы его взяли в плен да отправили в Староторск. Да я бы с ним вовек не расставался: поговорили бы, вспомнили старые битвы, пошумели бы как закадычные друзья!

— И напивались бы каждую ночь так, что в кровать вас пришлось бы тащить, — резко заявляет мисс Валя. Эти русские леди, знаете, позволяют себе влезать в мужской разговор со свободой, способной повергнуть в ужас наше цивилизованное общество. И к тому же пьют: я подметил, как обе опрокидывали наравне с нами бокал за бокалом, без всяких последствий, разве оживились немного.

— Не без этого , golubashka, [55] «Голюбашка» (голубушка). — отвечает Пенчерьевский. — А он умеет пить, этот Скарлетт? Не может быть, чтоб не умел! Всякий настоящий кавалерист обязан, а, полковник? Не то что твой Саша, — говорит он Вале, нарочито подмигнув мне. — Можете себе представить, полковник: мой зять не умеет пить? На своей свадьбе он свалился на пол — да, да, на это самое место! И от чего? От пары рюмок водки! Святой Николай! Увы мне! Чем же оскорбил я так Небесного Отца нашего, что он дал мне зятя, не способного пить и дать мне внуков!

При этих словах Валя фыркнула совсем не подобающим дамам образом, а тетя Сара, говорившая, насколько я успел узнать, очень мало, поставила бокал на стол и едко заметила, что вряд ли стоит ждать от Саши детей, пока он сражается в Крыму.

— Сражается? — громогласно восклицает Пенчерьевский. — Как можно сражаться в конной артиллерии? Видел ли кто-нибудь, чтоб конноартиллериста притаскивали домой на носилках? Я хотел пристроить его в Бугский уланский, или даже в Московский драгунский, но — боже правый! — он же не умеет толком держаться в седле! Хорош же зять для запорожского hetman! [56] Гетман , то есть командир. — Примеч. автора.

— Хватит, отец! — отрезала Валя. — Если бы он умел хорошо скакать и стал бы уланом или драгуном, английская кавалерия изрубила бы его на куски — ведь там же не было тебя, чтобы руководить боем!

— Невелика потеря, — буркнул полковник. Потом со смехом наклонился и взъерошил ее русые волосы. — Ладно, малышка, это твой муж, какой уж есть. Да хранит его Господь.

Я рассказываю вам про все это с целью дать представление о поведении русского сельского помещика у себя дома, со своей семьей. Впрочем, готов признать, что этот казак мог быть не совсем типичным. Неудивительно, что такое развлечение было не по нутру нашему деликатному Исту — да и полковнику, как я догадывался, было начхать на Иста. А вот мне Пенчерьевский понравился. Большой, громогласный, живой — неотесанный, если вам угодно, он стоил десятка наших благовоспитанных джентльменов, уж таких, как я, точно. В тот вечер мы с ним напились вдрызг — после ухода дам, которые были изрядно навеселе и по пути в свою гостиную во весь голос спорили по поводу платьев. Полковник распевал своим гулким, как орган, басом русские охотничьи песни и смеялся до коликов, пытаясь заучить слова «Британских гренадеров». Я тешил себя мыслью, что чертовски пришелся ему по нраву — люди меня любят, особенно когда в подпитии, — ибо он клялся, что полк и страна могут мною гордится, и царь был бы счастлив, имей нескольких парней моего пошиба.