Георгий Свиридов - Летом сорок первого

Закомолдин тронул за плечо Ляхоновича, застывшего в оцепенении, поманил Силикова и махнул рукой в сторону от дороги, в лес.

– Уходим!

Те безмолвно двинулись за командиром.

Шли быстро, местами, где позволяла тропа, переходили на бег. Закомолдин спешил. Делая крюк, он намеривался обойти стороной гигантский грохочущий костер, а потом углубиться в лесную чащу.

Когда на их пути попалась крохотная лесная речушка, вся заросшая колючими кустарниками и высокой травой, Закомолдин обрадовался ей. Он сам торопливо ступил на ее глинистое дно и властно приказал обоим бойцам, шагавшим по берегу:

– В речку быстро! Прячь следы!

Силиков последовал за лейтенантом. Он, бывалый пограничник, моментально понял своего командира и его приказ. Прятать следы нужно от специально тренированных псов. А немцы несомненно обшарят весь лес вокруг взорванного склада, пустят по следу собак. Встречаться с ними ему не хотелось. Об этом Силиков и крикнул оглохшему от взрывов Ляхоновичу, простому пехотинцу, далекому от подобных премудростей.

– Скорее лезь в воду! Путай след от ищеек!

Хлюпая по воде, которая порой захлестывала за голенищами сапог, неуверенно шагая по неровному дну, то твердому, то предательски вязкому, они прошли нeсколько километров. А потом, выбравшись на берег, снова совершили скоростной марш-бросок, продирались сквозь кусты, которые нежданно преграждали путь. Ветки цеплялись за одежду, хлестали по лицам.

– Скорей! Скорей! – торопил Закомолдин, спеша как можно дальше уйти от злополучного места. – Не отставать!

Звериная тропа, как нарочно, то возникала, то пропадала, и они в темноте ломились напрямую. Шли уже не один час. Спины взмокли, пот градом струился по лицам, и комарье роем носилось вокруг, безжалостно жаля в открытые места.

– Товарищ лейтенант, передых бы сделать... Хоть короткий! – тихо взмолился Ляхонович, держа на плече, как палку, свой ручной пулемет. – Все поджилки дрожат.

– Шевели ногами, втягивайся, – отозвался Закомолдин и посоветовал: – Дыши ровнее! Три шага вдох, три выдох...

– Да как тут дышать, когда воздуху не хватает... Вся грудь разрывается.

Силиков двигался молчком, но его прерывистое шумное дыхание показывало, что и он выбивался из сил. А Закомолдин боялся отдыха, боялся расхолодить себя и бойцов, потерять набранный темп. Летняя ночь коротка, а им надо как можно дальше уйти от взорванного немецкого склада, который остался далеко за спиной и все еще гулом разрывов напоминал о себе...

Сержант Малыхин, подтянувшись десять раз подряд на руках, доставая каждый раз остреньким подбородком до железной перекладины, спрыгнул на песок. Оглядел свое отделение, усталых от бесконечных занятий солдат, которые еще не втянулись в жесткий ритм армейской жизни, их унылые лица и, гася в себе самом возникшую к ним жалость, выкрикнул привычно и резко:

– Справа по одному! Упражнение – подтягивание на руках!

Сержант, уперев руки в бока, следил за выполнением упражнения. Поджарый, невысокого роста, обнаженный по пояс, в брюках и кирзовых сапогах, как и остальные бойцы его отделения, он, казалось, ничем особенно не выделялся и не отличался от них, может быть, только был более темен загаром, чуть суше и жилистее, да лучше тренирован, поскольку служил не первый год и давно тянет, как сам любил говорить, «армейскую лямку» привычно и легко. И внешностью своей Малыхин ничем не примечателен. Белобрысый, с курносым носом, над которым под сводом русых, словно выгоревших на солнце бровей, то наивно восторженно, то остро весело, смотрят на окружающий мир, голубея родниковой чистотой, слегка округлые маленькие глаза. Ничего примечательного ни в портрете, ни в облике. Обыкновенный русский мужик, старательный и трудяга. Таких, как Малыхин, можно часто встретить в обширной среднерусской полосе в кабине кряхтящего трактора, на какой-нибудь косилке, под сломавшимся грузовиком или в гудящем цеху у немудреного токарного станка. В армии Малыхин служил, как привык с детства трудиться – добросовестно и от души. По своей простоте и наивности именно этого он требовал и от своих подчиненных, не давая им ни в чем поблажки. Раз положено – выполни!

– Рядовой Кирасов!

Кирасов – тридцатилетний электрик, отец двух девочек, жилистый и тощий, тело его еще не приобрело нужного защитного загара и, от нахлынувшего обилия солнечных лучей, пока лишь имело красный цвет, напоминая вареных раков, – вышел из строя и напрямик двинулся к перекладине.

– Отставить! – сержант Малыхин требовал четкого исполнения любой мелочи, а подход к спортивному снаряду мелочью не считался. – Ты не на прогулку в зверинец идешь, а начинаешь выполнять упражнение! Что за походка? Да и как направляешься к турнику?

– Не турник, а перекладина, – поправил сержанта Эдик Томашевский.

Он уже выполнил свой подход и, подтянувшись десять раз не хуже сержанта, стоял в строю и тихо переговаривался с Борисом Степановым.

– Рядовой Томашевский, разговорчики!

– Он же по существу, – поддержал друга Степанов.

– По существу я вот тебя снова заставлю подтягиваться, – незлобно пригрозил сержант и вцепился взглядом в Кирасова. – Начинай!

Кирасов, рубя шаг как на параде, четко выполнял поворот, подошел к перекладине и, застыв под ней, отчеканил:

– Рядовой Кирасов прибыл выполнять упражнение на турнике. Разрешите приступить?

– Приступайте.

Солдат чуть присел, спружинил ноги, прыжком вытянулся вверх и, вцепившись обеими руками «хватом спереди», повис длинной колбасой. Было видно, как на его спине натянулись веревками длинные мышцы. Кирасов пять раз подтянулся, а на шестом, как ни старался, весь напрягаясь и тужась, как ни тянул вверх подбородок, но осилить считанные сантиметры и дотянуться до нагретой железной трубы, укрепленной на двух вкопанных в землю столбах, так и не смог.

– Шесть, – выдохнул он, спрыгивая на песок.

– Не шесть, а пять, – уточнил сержант. – Только пять.

– Ну, пять с половиной, если уж точно говорить.

– Половинки не считаются, – сказал Малыхин и добавил: – Повторить упражнение!

– Есть, повторить упражнение, – уныло отозвался Кирасов.

На втором подходе он смог подтянуться лишь четыре раза. Да и то в последний, в четвертый, еле-еле достиг подбородком заветной трубы.

– Девять, – громко подсчитал Томашевскнй.

– Какие девять? – скривил губы сержант. – Всего четыре!

– Нет девять, – поддержал друга Степанов, – согласно законам арифметики.

– Какие еще тут законы? – недоуменно спросил сержант.

Он нахмурился, пытаясь понять, что они, эти острые на язык москвичи, вкладывают в слово «закон», имевшее для него, Малыхина, большое, можно сказать, магическое значение, поскольку при одном напоминании закона, он робел и тушевался, как перед старшим армейским начальством. Солдаты отделения притихли, ожидая развития событий.