Георгий Свиридов - Летом сорок первого

– Это нечестно! – раздались выкрики. – Не справедливо!

– Разговорчики в строю!

– Постой, постой, – Степанов, ничего не понимая, смотрел на младшего и прямого своего командира. – Я же только что за него норму выполнил?

– Да, ты, Степанов, исполнил свой солдатский долг и проявил боевую взаимовыручку, выполнил сполна норму рядового Кирасова. Это факт и все видели, – на лице сержанта не дрогнула ни одна черточка, оно стало непроницаемым, как стена. – А как в бою я могу положиться на рядового Кирасова? На Кирасова, ежели вдруг будет выбит из строи Степанов? А? Он и за себя-то не сможет, не то что за другого.

Суровая правота сквозила в его словах. Солдаты притихли. Спорить с сержантом было делом бесполезным.

– Отделение, равняйсь! Смирно! Что у нас дальше по расписанию? – сержант вынул из кармана брюк сложенную тетрадку и, развернув ее, прочел:– Отработка приемов рукопашного боя. Защита саперной лопаткой от штыковых ударов врага.

Саперных лопаток было всего пять штук, а винтовки – деревянные, грубо струганные болванки. Но сержант знал свое дело основательно. Разбил солдат по парам. Одни атаковали, а другие защищались саперной лопаткой. У Малыхина приемы выходили четко и гладко. Отбив лопаткой удар штыка, сержант делал стремительный шаг вперед и наносил, имитируя, удар ребром лопатки по шее противника. Этот прием Борису показался знакомым. Он напоминал боксерский прием: отбив ребром ладони раскрытой перчаткой прямого в лицо и, с шагом вперед, нанесение бокового в голову. Борис улыбнулся, вспомнив занятие в боксерской секции, тренера Булычева и своего друга Сергея Закомолдина, как они, наскакивая друг на друга, словно молодые петушки, отрабатывали этот самый прием защиты и атаки. Где сейчас Серега? Жив ли он? Вести с фронта приходят самые неутешительные...

– Борис, держись! – Томашевский энергично провел выпад вперед, тыкая прямо в лицо дулом деревянной винтовки.

Степанов, с поворотом тела, ребром лопатки стукнул по направленному ему в голову стволу, отбил его в сторону, да так резко, что выбил оружие из рук соперника. Винтовка отлетела и упала в вытоптанную траву.

– Сдурел, что ли? – обиделся Эдик. – Сила есть, ума не надо?

– Я ж как в бою.

– Вот именно, как! Думать надо!

– Там думать некогда.

– Ну там и лупи на полную силу. А на мне зачем злость срываешь?

– Какую злость? – удивился Борис.

– Не понимаешь, что ли? Не соображаешь? – Томашевский постучал костяшками пальцев себе по лбу. – Побереги ее для фрицев.

– Рядовой Степанов! Рядовой Томашевский! Почему не работаете? – сержант, казалось, видел и спиной.

Томашевский поднял свою винтовку. Посмотрел на солнце, которое зависло над стадионом и никак не желало опускаться, заливая все вокруг знойными лучами. День продолжался бесконечно. Нудно звенели комары, слышались возгласы солдат, удары лопаток о деревянные стволы. Смахнув капельки пота с подбородка краем ладошки, Томашевский взял свое оружие на изготовку.

– Начали, что ль?

– Нападай! – улыбнулся устало Борис и, работая в полсилы лопаткой, спросил: – Ты тоже письмо получил? Что пишут?

– В Москве карточки ввели, – сообщил Томашевский. – На хлеб и другие продукты. Я же говорил. А на стадионе «Динамо» сортируют какую-то особую воинскую группу, принимают только спортсменов. Для работы по спецзаданию, возможно в тылу врага.

В голосе его звучала откровенная зависть. Борис и сам давно думал о том, что они «влопались» и на фронт скоро не попадут.

– У нас тоже своя, особая, секретная, – усмехнулся Степанов и повертел в руках саперную лопатку. – С новейшим вооружением!

Солдаты многого не знали. Да не только солдаты, а и их прямые командиры. Многие из них, в том числе и сержант Малыхин – классный артиллерист, командир орудия, чей бывший боевой расчет считался лучшим в том полку, где он недавно служил, и молодой лейтенант Потанин, тоже артиллерист, писали рапорты с категоричной просьбой направить их на фронт, использовать, как писал Малыхин, «по прямому назначению».

Командир учебного подразделения полковник Егоров, еще недавно командовавший полком, воевавший на финском фронте, громивший своими пушками, выведя их под огнем на прямую наводку, бронеколпаки и мощные огневые точки знаменитой финской линии Маннергейма, складывал эти рапорты в особую папку и строго говорил одно:

– Разберемся. Продолжайте исполнять свои обязанности.

Полковник Егоров и сам рвался на фронт. Он был недоволен своим назначением в особо секретное учебное подразделение, в котором должны, как записано в приказе, «ускоренными темпами обучать боевые расчеты владеть новым артиллерийским орудием». Но пока никаких дальнейших разъяснений не поступало. Нет ни учебных планов, ни инструкций. Нет даже главного: простого описания штатного расписания самого низшего звена, прислуги орудия, не говоря уже о батареях и дивизионах. Сколько солдат и какой специальности – подносчиков, заряжающих, наводчиков – необходимо подготовить, обучить для обслуживания секретного оружия? Из кого составят боевые расчеты? Полковник Егоров пока сам знал лишь одно – новое оружие установлено на грузовиках, передвигается своим ходом.

Он видел это оружие. Правда, издали. Оно не произвело на него, кадрового артиллериста, никакого впечатления. Скорее вызвало разочарование. Пушка не пушка, миномет не миномет. Ни привычного ствола, ни замка... Все было в том оружии странным, каким-то диким и неясным. Полковник так тогда недоуменно и подумал «диким и неясным». Внешний вид не производил эффекта. Металлическая этажерка на колесах, да и только, которая, как ему казалось, к истинной артиллерии никакого отношения и не имела. Офицеры, его друзья из главного артиллерийского управления, даже толком не могли пояснить ему самое простое – какая система, какой калибр, не говоря уже о том, как она ведет огонь и какова дальность поражения... Он знал лишь одно – это оружие проходит испытания на фронте и, в случае успеха, станут спешно формировать отдельные батареи и дивизионы, к чему он, полковник Егоров, и должен готовиться.

Спокоен и величав лес под Можайском. Высоко в небо поднялись кроны деревьев. Брошенная дорога, пробегая через небольшую поляну, густо заросла светлой травкой, чем-то похожей издали на зеленый пух. Заячья капуста, мелкая на вид травка, чтоб больше питаться солнечным теплом и светом, взобралась на старый пень и там призывно зеленела. А в кустах можжевельника, неопрятных и корявых, стрелками проросли медуницы и, выбравшись к солнцу, дружно расцвели, отчего казалось, что цветут сами кусты. Чуть в стороне, словно высовываясь из гущи леса на полянку, стояла молодая липа и буйно цвела. Пахло хвоей, сосновой смолой и густым липовым медом. Нудно звенели комары, темными стрелами проносились шмели и пчелы.