Георгий Свиридов - Летом сорок первого

Он не обижался на капитана, понимая того чисто по-человечески. Война изменила Сергея, хотя он и не знал, каким Терехин был раньше, но чувствовал, что не таким. На его месте, может быть, и он вел бы себя так. За время скитальческой жизни по тылам, где каждый день и час его подстерегала опасность, Закомолдин привык поступать исходя из обстановки, непосредственно по сложившейся ситуации, а не придерживаться какого-то определенного плана, требований и инструкций, как-то сразу устаревших канонов, благодаря которым можно было запросто оказаться в «могилевской губернии», да еще прихватить с собой в попутчики и других. Впрочем, смерть Сергея не пугала, она уже перестала казаться ему чем-то ужасным и диким. Вот только идиотски глупейшего положения, подобного тому, в которое они попали, Закомолдин себе представить не мог.

Лейтенант с озабоченным видом оглядывал своих бойцов, их хмуро сосредоточенные лица, понурые фигуры, и жалость к ним поднималась в его груди. Кто ж, как не он, их командир, виноват в том, что свои их не принимают за своих, а, повязав веревками, гонят как пленных. Чернов, опустив стриженую голову, шевелил губами и по их движениям можно было догадаться, какие слова он произносит, а Силиков отрешенно глядел перед собой, думая о чем-то далеком. О том, что у него под гимнастеркой, он даже не заикнулся, понимая, что и это вряд ли могло им помочь. Что же касается унтера Геттеля, то Закомолдин видел, как тот старается из последних сил, цепляясь за возможность выжить, и, кося глаза, со страхом поглядывает на раненого, который то впадает в забытье, то мечется на самодельных носилках, скрежеща зубами, не выпуская из рук заряженного автомата.

– Не растягиваться! Шире шаг! – командовал капитан, шагая налегке. – Еще рывок и привал! До самого вечера.

В предрассветных сумерках прошли еще пару километров. Лес заметно редел. Птицы на все голоса приветствовали наступающий день. А сквозь стволы деревьев открывалось поле, и густая высокая пшеница на нем чуть колыхалась, накатываясь широкими волнами. Это поле никого не радовало, оно означало, что придется делать солидный крюк. Усталые и измученные ночным переходом бойцы с неприязнью смотрели на него, как на личного врага.

Действительно, переходить поле напрямик капитан не решился. Не останавливаясь, он зашагал по опушке. Изредка Терехин поглядывал на часы, словно опасался движения стрелок, неуемного хода времени, с которым постоянно приходилось состязаться. Он шел быстрым шагом и, стараясь выдерживать направление, почти не смотрел себе под ноги, а глядел вперед, будто стремился охватить пространство, которое предстояло одолеть, хотя далеко впереди группы шагали два разведчика. Они выбирали маршрут движения и отвечали за безопасность.

Сделав значительный крюк по опушке, разведчики увидели впереди что-то громадное, лежавшее ровным бугром поперек их пути. Недавно вырытая, но уже успевшая слежаться земля, странно темнела в утреннем еще слабом свете. Трудно было определить, что же это такое. Терехин догадался сразу.

– Противотанковый ров, – сказал он просто, как о чем-то самом обычном и добавил: – Одолеем его и там, в лесу, завалимся на дневку.

Но до рва нужно было еще дойти. Никаких тропок и дорожек, которые помогли бы кратчайшим путем выйти к нему, не было, и двигались почти напролом, сквозь редколесье и густые кусты. Ветки хлестали по одежде и лицам, особенно доставалось Закомолдину, его бойцам и немцу, руки которых все так же были связаны.

Где-то в стороне послышался шум автомашин. Не оставалось сомнения, что они движутся параллельно шоссе. Начинался новый день, и усиливалось движение. От невидимой дороги шел ровный монотонный гул, порожденный потоком машин. Близость шоссе невольно повышала нервозность.

– Тсс! Ни звука! – Терехин погрозил пальцем, ни к кому конкретно не адресуясь.

Высокий земляной вал, ровно прорезавший пригорок, уходил одной стороной за пшеничное поле к темной кромке леса, а другой тянулся к шоссе и, наверняка, перерезал его. Расходуя последние силы, Закомолдин и его бойцы взобрались по склону на вершину вала, едва не вывалив из носилок младшего лейтенанта, который в беспамятстве метался из стороны в сторону, выкрикивая что-то нечленораздельное.

– Что это? – тихо спросил Закомолдина унтер, когда они начали спуск с рукотворного вала.

То было одно из многих, спешно вырытых оборонительных полевых сооружений, многокилометровый ров. Сколько их, таких рвов, наспех вырытых руками многих тысяч людей, главным образом женщин и стариков, изрезали русскую землю во всех направлениях, сколько человеческих усилий хранил каждый их метр, каждый вынутый ком земли...

– Длинная яма для остановки танков, – тихо ответил Закомолдин, не найдя в своей памяти немецкого слова «противотанковый».

Геттель усмехнулся краем губ.

– Я что-то не помню случая, чтобы такие сооружения сколько-нибудь задерживали продвижение наших танковых сил, – произнес он грустно, с сожалением в голосе и плохо скрытым превосходством. – Эти колоссальные сооружения не очень много влияли на проходимость наших танков, потому что без должной артиллерии такие длинные ямы ничего не значат, уверяю вас. Их одолевали, как обычные дорожные канавы.

– Не болтать! – зашипел старшина Данильский, хватаясь за автомат.

– Унтер просит, чтоб отвязали и позволили справить малую нужду, – не задумываясь ответил ему Закомолдин.

– Пусть потерпит! А не может, так нехай справляет в штаны, – хихикнул Данильский.

– Старшина требует, чтобы мы не разговаривали, – перевел не совсем точно Закомолдин. – Я же попросил, чтобы на остановке нас сводили по малой нужде.

– И по большой тоже, – вздохнул Геттель.

Незавидное положение, в котором оказались Сергей и Хельмут, как-то незаметно сгладило ту враждебную неприязнь, которую еще недавно они испытывали друг к другу. Теперь у них было много общего. Возникала чисто человеческая доверительность, которая не могла ни возникнуть между двумя молодыми людьми, по глупой случайности обреченных переносить муки плена и ожидать пугающей неизвестности от каждого наступающего дня.

Когда преодолели наконец противотанковый ров и углубились в лес, наступил новый день. Солнце светило во всю даже в тени, высветляя каждую хвоинку и травинку, там же, где лучи ложились светлыми пятнами, казалось, зелень торжествующе сияла. А люди, шатаясь от усталости, падали на траву и засыпали.

Закомолдин с трудом поднял слипающиеся веки. Ему казалось, что он вовсе не спал, что только минуту назад повалился под куст рядом с носилками, и вот будят, грубо толкая в плечо. Усталость, которая наваливалась все больше и больше с каждым новым переходом, постепенно порождала апатию, безразличие к себе, к окружающему миру. Как ему хотелось на все махнуть рукой, ругнуться и выдать капитану то, что он о нем думает, а там пусть будет, что будет, ему на все наплевать...