Георгий Свиридов - Летом сорок первого

День выдался трудным и напряженным. Гитлеровцы наседали, они упрямо, не считаясь с потерями, лезли и лезли вперед. Батарея капитана Флерова появлялась на самых опасных участках и в самые критические минуты, когда, казалось, уже ничем нельзя было остановить врага. Фронт держался на живую нитку без глубокой обороны, держался на мужестве и стойкости солдат, а у командования резервы давно истощились, все, что можно было собрать и бросить на передовую, уже было использовано.

Тяжело доставалось и батарее Флерова. Гитлеровцы буквально охотились за ней. Стоило произвести очередной залп, который буквально стирал с лица земли и незваных пришельцев, и их технику, как в небе появлялись десятки вражеских самолетов. Они нещадно бомбили по площадям большие лесные участки, намереваясь хотя бы таким образом накрыть таинственное артсоединение.

Счастье пока улыбалось капитану Флерову. Да и его батарейцы, понимая опасность, которая сгущается над ними, научились беречь каждую минуту. Три раза сегодня батарея била по врагам и три раза успешно ускользала от воздушных хищников. И сейчас она перебазировывалась на новый участок.

Иван Нестеров, чуть склонившись к рулю, вел боевую машину ровно и на приличной скорости, соблюдая положенную дистанцию с впереди идущей. За ним, не отставая, в клубах пыли, следовали другие машины, он это видел в боковое зеркало, укрепленное на кабине для заднего обзора.

А лесной дороге, казалось, ни конца нет, ни края. Ух, как надоели Ивану за три недели войны эти глухие проселки, песчаные и глинистые, пыльные да ухабистые, с нежданными поворотами, крутыми спусками и подъемами, одноколейные пути гужевого транспорта с трухлявыми мостками через капризные речки, с заболоченными бродами, ведущие в темень леса, стиснутые с обеих сторон деревьями, чьи корни, словно окаменевшие змеи, выпирали из-под земли, и прыгала по ним машина, грозя опрокинуться.

Рядом с водителем, уцепившись рукой за скобу, сидел Константин Сергеевич Закомолдин, уже свыкшийся с постоянной тряской и бесконечной качкой, которые чем-то напоминали ему палубу корабля, рождая в памяти светлые воспоминания лихой молодости. Он видел, как живых, давно погибших друзей-моряков, походы по штормовому Черному морю, вспоминал яростные сражения с врангелевской эскадрой под Феодосией, когда им удалось потопить крупный боевой корабль. И еще виделись ему другие годы, когда он с женой и с Сережкой летом выезжал на все воскресенье в подмосковный лес, чаще всего по Можайской дороге до Голицына, до Больших Вяземов, и углублялись они в молодую сосновую рощу, где в изобилии водились грибные места... Но все эти воспоминания рождались и проносились отрывочно, как картинки в детском калейдоскопе, и Закомолдин не задерживал внимания ни на одном из них. О чем бы он не думал, а мысли невольно возвращались к тому, что произошло у него на глазах, – к убитым диверсантам.

Иван Нестеров, как и все другие шоферы, больше всего беспокоился о машине, нежели о собственных неудобствах. Чутко вслушиваясь в монотонный говорок сильного зисовского мотора, он воспринимал его как живое существо, понимал каждую интонацию, и по-человечески, сердцем сочувствовал, когда тому приходилось перенапрягаться на крутых подъемах, или подбадривал и сдерживал, когда на пути вставали лихие спуски.

Всматриваясь в дорогу, в ее неровности, Иван мысленно разговаривал с машиной и в то же время, как и Закомолдин, думал о том, что произошло на огневой позиции. Появление диверсантов, смерть майора из штаба дивизии встревожило не на шутку весь личный состав батареи. До чего же додумались фашисты! На какую подлость решились! Замаскировались под раненых. И он, Иван Нестеров, тоже маху дал, чего таить. Тот, который с костылем, крутился около боевых машин, закурить попросил, и он ему отсыпал щепотку махры, а Закомолдин помог скрутить козью ножку. И шпарил, гад, по-русски чисто, да с прибаутками еще! Тогда и в голову не могло прийти ему, Нестерову, что перед ним вражеский лазутчик, коварный диверсант, засланный к нам в тыл для выяснения секретов. Молодцы солдаты из гаубичного расчета, тертые парни, они и задержали чересчур любопытных раненых. Сначала даже кое-кто и заворчал на артиллеристов, мол, чего зазря к покалеченным бойцам цепляются, а оно вон как обернулось. Правы они оказались, солдаты гаубичного расчета, тысячу раз правы. Будь все батарейцы такими бдительными, может быть, и не пришлось бы расплачиваться такой ценой, жизнью прикомандированного майора. Такие невеселые пироги получились.

– Что, Сергеич, задумался? – спросил он Закомолдина, сидевшего рядом тихо и сосредоточенно.

– Да все о том же. Думаю о тех, кого прошляпили. До сих пор не могу представить себе, что тот, кому козью ножку крутил, и тот, кого шлепнули, есть один и тот же человек.

– Факт, Сергеич, существенный, и против не попрешь. Мы с тобой, два старых тертых калача, повидавших этих немцев еще в гражданскую, так стыдно опростоволосились, что даже вспоминать противно.

– А надо вспоминать и обмозговывать со всех сторон. Фашистам мы, видать, насолили так, что у них повсюду переполох да шкура дыбом поднимается, а понять ничего толком не могут. Сплошная загадка для них наша батарея. – Закомолдин немного помолчал и закончил: – Так что я думаю, это пока только цветики, а ягодки еще нас ждут впереди.

– Не пужай, Сергеич.

– Я без дураков. Немец, он тоже с головой, соображать умеет. Если не удалось хитростью и обманом, так жди теперь нового хода. Так что надо нам держать ушки на макушке и рты свои широко не разевать.

– Оно, конечно, все так, все верно, – поддакнул Нестеров, объезжая очередную колдобину. – Надо нам не только ушки держать на макушке, а неплохо бы держать наготове и свои пушки.

Пушками они между собой называли автоматы. С ними теперь не расставались в пути, не засовывали под брезент в кузов, хотя оружие создавало определенные неудобства, поскольку для него в шоферской кабине не было приспособлено даже ремешка.

– Кажись, деревушка, – сказал Закомолдин, вглядываясь вдаль.

– Не кажись, а так и есть, – отозвался Нестеров, и в голосе его прозвучали насмешливые интонации. – Да не про нас она. Сам знаешь, мы еще ни разу в деревнях не дневали.

– А на этот раз, может, подфартит.

Впереди, куда убегал неровной лентой проселок, за пригорком и небольшим пшеничным полем, по которому легко перекатывались широкие волны, виднелись соломенные крыши деревенских срубов, вздымалась в небо белая колокольня церквушки, а еще дальше приветливо и мирно крутила огромными крыльями почерневшая от времени ветряная мельница.

– На этот раз, может, улыбнется счастье, – повторил Закомолдин и мечтательно добавил: – Расквартируют по домам, передохнем по-человечески. Баньку истопим, помывку организуем. Какую неделю без бани обходимся! Купанием в речке парную не заменишь.