Георгий Свиридов - Мы еще вернемся в Крым

А с раннего утра начинался очередной рабочий день войны. С рассвета и до позднего вечера артиллерия врага методично вела свою долбежку снарядами переднего края. Столбы пыли и черного дыма закрывали горизонт, не было видно, что делается впереди и у соседей.

Самолеты с белыми крестами на черных крыльях весь долгий летний день накатывались вал за валом, разгружая бомбовую нагрузку на батарею и на тех, кто находился на берегу и в бухтах.

Алексей Громов, как и многие, кто находился на батарее, следил за полетом немецких бомбардировщиков, куда они направлялись, где бомбили. И по этим ориентирам определял, где наши еще держатся, в какой бухте еще есть очаги обороны: Камышовая бухта, Казачья, Соленая…

– А в Стрелецкую и Круглую самолеты сегодня почему-то не полетели, – задумчиво произнес Алексей.

– Неужели там все кончилось? – спросила Сталина.

Алексей промолчал. В такое не хотелось верить.

Дни стояли знойные. Жара, отсутствие воды и питания. Днем тяжелые бои, а ночами изнурительное ожидание. Все вместе взятое давало о себе знать, и в короткое затишье люди валились с ног, засыпали, где кто смог расположиться.

Во второй половине дня, в короткий перерыв работы артиллерии и авиации, над позицией пролетел на небольшой высоте корректировщик, который высыпал уйму листовок. В них – призыв сдаваться, а не то полное уничтожение…

– Листовок не трогать! – передавалось по цепи, из окопа в окоп. – Нас нет! Ни малейшего признака движений! Не демаскировать позиции!

Самолет полетел дальше – к Казачьей и Камышовой бухтам, к Херсонесскому маяку. Затишье затягивалось. Немцы ждали результатов от «предупреждения». Но в ответ безмолвие. Вдруг на левом фланге, на высотке, поднялись двое, в руках – палки с белыми тряпками, сделанными, видимо, из разорванных нижних рубах.

– Сволочи! Предатели!

С разных сторон раздались несколько коротких очередей, винтовочных выстрелов, и струсившие рухнули на землю…

И тут же несколько бойцов, укрепив на винтовках кровавые бинты, воткнули их на видных местах. Эти красные флаги затрепетали на легком порыве ветерка.

А через час снова в ход пошли артиллерия и авиация. Дыбилась и горела земля. Отдельные снаряды со свистом и шипением проносились над окопами и разрывались в море, вздымая там высокие фонтаны. Эта клокочущая вода обвалом падала на неподвижные трупы искалеченных людей, которыми был усеян берег… Немецкие самолеты заходили с моря, бомбили и обстреливали из пулеметов кручи скал, пещеры и террасы, где находились мирные жители, женщины, дети и бойцы, в большинстве своем раненые.

К исходу дня участок обороны между Казачьей бухтой и 35‑й батареей был прорван. Немецкие танки с десантом на броне вышли к высоким скалистым берегам, обрывно падавших в море.

Итальянский князь адмирал Боргезе в своем дневнике записал:

«9 июля. Бой за форт Горки (немцы и итальянцы 35‑ю батарею называли “форт Максим Горький”). Мы его не скоро забудем. Полковник Бобер после боя сказал мне, что даже во время Первой мировой войны он не видел таких разрушений в Вердене. Форт Горки у мыса Фиолент после падения Севастополя оставался последним очагом сопротивления русских. Наши сторожевые торпедные катера получили приказ принять участие в штурме, т. е. заблокировать выход из форта».

Оборона держалась на волоске, на стойкости и злом упорстве людей, которым отступать было некуда. За спиной – скалистые обрывы в море. Не было единого руководства, каждое подразделение, каждая группа действовала и оборонялась самостоятельно, только поддерживая живую связь с соседями, чтобы избежать полного окружения.

Враг вел себя самоуверенно и нагло. Автоматчики и снайперы просочились в район сгоревших автомашин и искалеченной техники и оттуда меткими выстрелами в спину уничтожали командиров, пулеметчиков…

Гитлеровцы шаг за шагом теснили последних защитников к морю.

Незадолго до наступления вечерних сумерек 12 июля по казематам и подземным переходам 35‑й батареи из уст в уста передавали приказ Комитета самообороны, который возглавил рано поседевший майор Ершов, вдохновитель последней победной атаки:

«В полночь закрываем и минируем все ходы и выходы. Кто желает прорываться к партизанам, может покинуть батарею».

Когда связной, сообщивший приказ, ушел, в каземате разведчиков повисла тягостная тишина. Под потолком слабым, тусклым светом горела лампочка. Сквозь толщину бетона едва слышно доносились взрывы бомб и снарядов. На откидной железной кровати, застланной армейским байковым одеялом, насупив брови, задумчиво сидел Алексей Громов, а рядом, прижавшись к его плечу, Сталина. В дальнем углу Сагитт прочищал дуло автомата. Чернышов ходил по каземату, как рассерженный лев по клетке, от стены до стены и обратно.

– Что будем делать? – вторично спросил он. – Сидеть или двигаться?

Сидеть – значит оставаться, двигаться – уходить.

– Двигаться! – решительно произнес Алексей.

– Верно! – поддержал Сагитт. – А то потравят тут, как крыс!

– Согласен! – твердо сказал Костя.

– Берем самое необходимое, – строго сказал Алексей, – но оружие и патроны в первую очередь!

Вопрос, куда двигаться, в какую сторону, не обсуждался. Уходить из казематов батареи можно было только в одну сторону, к морю, под скалы.

Сборы были короткими. Но когда Сталина стала сворачивать две синих армейских простыни и байковое одеяло, Алексей не утерпел, резко сказал:

– Брать только самое необходимое!

– Знаю! – ответила Сталина и добавила: – Сама понесу!

Но нести ее и свою поклажу пришлось Алексею. Сталина, торопливо ступая по камням, подвернула ногу. Она шла, сильно хромая, ничем не выдавая боль, которая возникала при каждом шаге. Подошли к обрыву. Снаряды с ревом проносились над их головами и улетали в море, там взрывались, вздымая высокие водяные фонтаны. Далеко внизу, под обрывом, глухо плескал прибой; набегавшие волны то и дело накрывали острые прибрежные камни, которые торчали из воды, как клыки гигантских чудовищ.

– За мной по одному, – сказал Костя Чернышов и первым стал спускаться по канату вниз.

Потом Алексей и Сагитт, связав веревкой поклажу, спускали ее вниз, а Костя принимал. Личное оружие и автоматы каждый держал при себе. Толстый канат, отполированный ладонями моряков, напомнил Сталине канат, прикрепленный к потолку в спортивном зале. У гимнастов считалось шиком подняться под потолок на одних руках, держа углом вытянутые ноги. Теперь она, обняв канат ногами, перебирала руками и плавно скользила вниз.

Внизу под скалой было сыро, угрюмо, пахло морскими водорослями и трупами. Их было много, они плавали, как живые. И живых людей тоже было много, в основном раненых. Они ютились на берегу, на камнях и в глубоких темных пещерах, которые в гранитных скалах за тысячелетие выдолбило волнами трудолюбивое море.