Владислав Пасечник - Модэ

— Выручай, отец! Тяжело! — кричал воевода, захлебываясь кровью, но паралат не мог слышать его.

Юэчжи были биты сразу, беспощадно. И не стало вдруг ни своих ни чужих, а разметалась только над равниной пыль и покатилась по земле черная, плотная волна.

Уши закладывало от свиста и конского ржания. Ашпокай натянул поплотнее войлочный колпак, огляделся. «Впереди охота. Страшная, степная» — пронеслось у него почему-то в голове. Он не видел брата, — исчез брат в пыльном и шумном деле. «Брат охотится», — подумал Ашпокай, на скаку натягивая на лук тетиву.

Михра охотился. На поясе, на куске бечевы у него был обломок стрелы с железным наконечником. Черная птица с желтоватой мерзостью на крыльях. Михра мчался в грохочущей темноте. Он искал.

Судьба и боги свели его с врагом — перед ним вырос батыр, похожий на канюка-курганника с черными крыльями и красной грудью. В колчане у Михры не осталось ни одной стрелы, колчан батыра был пуст тоже. У Михры был чекан с медным грифоньим клювом, у врага — широкий клинок, — железный, разбойничий.

За спиной батыра метались всадники — не меньше дюжины, и один молодой, одетый в красивый панцирь, увидев Михру засвистел, засмеялся.

— Кермес! Кермес! — и значило это на его наречии: «Призрак! Призрак!».

Кричали всадники, и в голосах их было пополам от ярости и испуга. Черный-красный богатырь свистнул мечом, Михра ушел в сторону, разрубленный воздух обжег его левое плечо. И тут же оно отозвалось болью, недавней болью от отравленной стрелы.

— Ты!!! — голос Михры сорвался на клекот.

Богатырь-хунну был то справа, то слева. Железный клинок грозил юэчжи, — вот-вот ужалит! Но потом случилось что-то. Рахша вдруг метнулся вперед, и сами кони столкнулись, богатырь крикнул, — клюв чекана вонзился в правую его руку, и меч полетел на землю. Михра схватил его за пояс, и оторвал от коня — все смешалось — всадники и кони слились в тугую силу, небо и земля завертелись вокруг, и оба воина оказались на земле.

Сцепились, завозились, впились намертво друг в друга пальцами. Грузный хунну вдруг сделался вертким, и быстрым, — его руки шарили по груди и плечам Михры, подбираясь к шее. Горячая кровь из разбитой руки врага заливала Михре лицо, юэчжи отстранял от себя это огромное-сопящее-живое-и-неживое, похоже на старое дерево, почему-то трухлявое, пустое внутри. Потом… все опять перевернулось, треснули тесемки на высоком воротнике хунну, показалась широкая темная шея. Михра оказался наверху, а хунну распластался под ним, задавленный наполовину. В стороны разметались железные руки врага, разметался по земле войлочный плащ. Михра не помня себя, вытеснял из горла его последнее дыхание.

Все было кончено, и тотчас налетели со всех сторон непонятные тени, и Михра услышал сердитый окрик — кажется, кричал тот, молодой…

— Не трогать! — велел Модэ. — Не убивать! Свяжите мне этого призрака!

— Господин! Он убил Курганника! — крикнул один из воинов.

— Да я вас сам всех передушу! — и Модэ обжег воздух плетью. — Хватайте, вяжите его! Он мне нужен живой!

Курганник лежал на земле и был меньше чем труп. В мертвом человеческом теле еще теплится душа, тело еще не разрешилось жизнью. Курганник же не имел никакой души, был мертвее любого мертвеца, еще до смерти, и теперь он просто перестал быть, как серая тень перестает быть в полдень. Модэ не смотрел на него. Все его внимание привлек беловолосый великан и рогатый конь, которого пытались взять под узды.

С юэчжи сорвали маску — теперь она лежала не земле, скалясь зубастой пастью, великан же плевался и бормотал что-то на своем гнусавом, протяжном наречии. Его ударили два раза по лицу, волосы липли к щекам, к солоноватой кровяной корке. Теперь юэчжи не гнусавил и не бормотал, голова его свесилась бессильно, но он был жив, и дышал тяжело. А Курганник был мертв и смешался с пылью, и самое имя его тут же исчезло с лица земли.

— Отвезти в мой курень, — говорил Модэ довольно, — и коня тоже. Посмотрим, какой ты… древний бог!

Но тут случилось другое. Раздались крики отчаяния и ругань: конь юэчжи рванул удила и помчался прочь.

Ашпокай искал брата. Он видел, что все кончено совершенно, войско смешалось, пропали стяги паралата, и не было в воздухе больше звуков рога и барабанов. Вокруг были растерянные, потерявшиеся люди. Были только крики и гомон:

— Паралат убит!

— Врешь, стерва! Не паралат, а Модэ!

— Князья мертвы! Бивереспы убиты!

— А ты видел?

— Что?

— Кто?

— Бу-бу-бу-бу-бу…

— Бежим!

— Какое «бежим»? Вперед! Псы разбиты!

— Модэ мертв!

— Паралат мертв!

— Кто?

— Что?

— Бу-бу-бу-бу-бу-бу…

И все чаще, среди криков и перебранки слышалось:

— Назад! Домой! Назад!

Ашпокай натолкнулся на Сошу. Соша беспокойно оглядывался по сторонам и кричал:

— Драться! Сейчас же драться!

— С кем драться? — крикнул Ашпокай. — Оглянись кругом!

И действительно — не было кругом ни одного врага. Псы-хунну словно провалились под землю. Кругом были только трупы — своих или хунну — не разобрать. Да сбивались еще в кучи рассеянные, растерянные воины. Где враг? Победа это, или поражение?

А потом услышали и увидели — промчался по равнине паралат, стащив колпак с головы, размахивая им и крича так, будто все злые духи погнались за ним:

— Назад! Отступаем! Спасайтесь, неразумные!

И стало ясно всем — бой кончен, пора поворачивать в курень.

И тут Ашпокай увидел Рахшу. Конь мчался, поднимая клубы пыли, маска съехала на бок, прикрыв даже один глаз. Прочие лошади подавались от него прочь, а в всадники в страхе закрывали глаза, будто не конь это мчится, а сам грозный бог победы Рашну-Пай вздумал разметать степное войско.

«Михра погиб! Михра погиб!» — закричал кто-то у Ашпокая в голове и тут же смолк. Солнце окончательно скрылось в серых клубах. Наступило помутнение. Прежний глосс в голове мальчика заговорил опять, но теперь он звучал спокойно и твердо: «Рахшу нужно изловить».

Ашпокай припал всем телом к горячей спине Дива и со всей силы ударил коня в подбрюшье, по тугим жилам. Конь рванул на галоп, и мальчик прикрыл глаза, потмоу что ветер резл их. Дыхание прекратилось в его груди. Див летел над землей… Ашпокай видел сквозь пыль, как плывет впереди взмыленный круп Рахши, как сползает набок лопнувшая упряжь.

«Не догоню» — мечется в голове мальчика.

Но вот, невозможное — Ашпокай поравнялся с Рахшей, и конь-великан косит на него белком глаза. Ашпокай подается в сторону, одной рукой срывая с упряжи Дива недоуздок, другую готовясь протянуть к мылкой уздечке Рахши. На какое-то мгновение ему придется отпустить Дива, он на полном скаку… окажется между двух коней… но Рахша будет взнуздан дважды…дыхание его собьется… и он… переменит… шаг!