Владислав Пасечник - Модэ

Много было таких пастушков у Салма под крылом.

***

— Эй, прохвосты! Конокрады! Степная падаль! — кричал Модэ, поигрывая плеткой. — Мы поймаем сегодня хоть одного зайца?

Темник был весел теперь — к нему вернулся старый воробей Чию. Как-то вечером он просто пришел к шатру царевича и завел чудную песню на языке Поднебесной. Модэ сначала рассердился на старика, велел высечь, но тут же передумал, отменил прежний свой приказ и стал расспрашивать его. Потом оба взнуздали коней и умчались куда-то в степь. Вернулись утром, и Модэ был молчалив и задумчив. Говорили потом, что он встречался в степи с мятежными князьями-ванами из Поднебесной. Будто бы они захотели иметь с хунну общее дело против правителя Хуан-Ди. Знающие люди в степи говорили так: «Дракон Хуан-Ди скоро издохнет — вместо него придет другой дракон с железным сердцем и железными зубами».

Чию опять жил при князе, и странные их беседы возобновились. Еще видели батыры, как Чию учил Модэ бою на мечах — притом оба стояли на земле! Тонкий и быстрый Чию легко уходил от выпадов железного меча царевича хунну и плашмя бил его по плечам и спине. Модэ не возмущался, сносил каждый удар молча, он стеснялся, кажется, кривых своих ног и грузного тела. «Ты научишь меня своим искусствам? Я смогу сокрушить юэчжи?» — спрашивал он, взволнованно. «Ты сможешь сокрушить Поднебесную, господин» — отвечал Чию довольно. Он уже вполне ощущал свою власть над молодым драконом. «Меч твой — дрянь, — говорил он. — Дрянь, как всякий хуннский меч. Но железо хорошее. Вели расплавить его и выковать новый, я поговорю с твоими мастерами». А еще так говорил иногда: «В одной провинции Поднебесной людей больше чем во все вашей степи. Но твой народ неприхотлив, у него больше времени на военные дела, каждый пастух, каждый степняк — воин. Люди же поднебесной постоянно должны заботиться о своей земле, о рисовых полях». Модэ кивал каждому его слову, и думал, что в Поднебесной живут плохие войны. Но получив очередной удар медным мечом по спине, он думал иначе: «Недоговаривает чего-то этот воробей».

Все чаще пропадал Модэ на охоте, истребляя зверя без всякой жалости. Вот и сегодня опять выехал со своими всадниками в широкую степь, и Михру взял с собой.

— Эй, юэчжи! — спросил он его. — Ваше племя ведь тоже охотится на зайцев?

— Да. Я прежде ловил зайцев с отцом, — ответил Михра, сглотнув набежавшую слюну. Ему непривычно было говорить без кожаного ошейника, который он носил всю весну и все лето — его сняли только сегодня утром, перед самой охотой.

— Да? И много ловили? — Модэ подъехал к юэчжи совсем близко, глаза его блестели смело и нагло, но Михра заметил, как сын шаньюя повел нервно плечом. Темник готов был сорваться в сторону в любой момент.

— Прилично ловили, — сухо ответил юэчжи.

— А что же стало потом с твоим отцом? — не отставал Модэ.

— Твои люди поймали его. Поймали, и убили.

— Как зайца? — Модэ даже чмокнул губами от удовольствия — мои люди… изловили твоего отца, как зайца?

Михра не ответил. Руки его были связанны удилами, он мог править конем, но не мог протянуть руку в сторону.

— Эй, конокрады, вы посмотрите кто с нами сегодня охотится! — Модэ щелкнул плетью. — Степной призрак! Все зайцы от него поразбежались! Они с ним одной крови!

Всадники Модэ загикали. Они боялись беловолосого призрака, даже теперь, когда на нем не было маски. Они старались держаться от него подальше, даже Караш — а уж он-то ел зайцев сырыми.

— Подожди, господин… Не договорил я, — Михра вдруг поднял голову и взглянул царевичу прямо в глаза. — Отец убил немало твоих людей, прежде чем его схватили. Мы вместе убивали хунну. И я пил их кровь!

Модэ молчал. Он не дышал, глядя на беловолосого юэчжи, рука его вдруг оказалась на рукояти меча, но это заметил только сам Михра, заметил, склонил опять голову и произнес:

— Теперь ты меня убьешь.

Кругом все замолчали, все смотрели на связанного юэчжи. Сам юэчжи ждал, повесив косматую голову свою.

Была осень, а прежде было лето, а еще прежде — весна с тем страшным, позабытым. А Михры не было, был кто-то вместо него, ослабевший, исхудалый, покорный, истомившийся в ожидании…

Но Модэ ответил:

— Не дождешься — ты ведь мне нужен.

И тут же кто-то крикнул:

— Глядите! Зайцы!

И двенадцать резаков рванули туда, где замелькали в траве серые клубочки. Михра мчался со всеми, хотя в этом не было никакого толку — участвовать в охоте он не мог. Но с шеи его сняли уже ошейник и он мог снова вдыхать пьяный степной воздух.

Раскрасневшийся снова, веселый Модэ, привязывал к упряжи очередную заячью тушку. Вдруг он остановился взглядом на распахнутой груди юэчжи где была татуировка.

— Это что? Что значит этот лось на твоей груди? — спросил он с любопытством.

— Это мать-лосиха… — сказал Михра — старая богиня. Она живет на небе, кружит вокруг звездного колеса.

— Расскажи… расскажи… — говорил Модэ.

— Я мало знаю о ней. Она из забытых богов. Ей теперь поклоняется только лесное племя.

— Расскажи про лесное племя!

— Живут они далеко, в холодной тайге, обличьем похожи и на вашу, и на нашу породу, а нрав у них совсем другой, не степной. Я видел их на торгах, на сборах племен. Они далекий, чужой народ, в нашей степи они почти не побывают.

— И на вашу, и на нашу породу… — приговаривал восхищенно Модэ. — Еще, еще!

***

Торговля шла куда хуже прежнего. Война оборвала все прохожие дороги на Запад, купцов грабили и хунну, и юэчжи, и дунху и шакийцы. Вот и получилось, что главный торговый путь из Поднебесной в Бактрию мало-помалу стал усыхать, словно река в жаркий полдень. И люди на этом пути скоро забились как рыбы на пустом илистом дне.

Говорили о разных разбойниках, но все больше о Салме, который собирал со всей степи бедняков и сирот. Много поездов разорил он, много увел в свои стойбища добра. Зароптали купцы во всех концах степи, встревожились правители — оскудела их казна, потускнели венцы, дорогие платья поела моль. Земля перестала родить, вода ушла из колодцев, люди кормились лебедой и древесной корой. Перестали люди чтить богов своих и во всех бедах винили теперь Салма.

Говорили разное — одни, что он могущественный колдун, другие — что потерянный сын какого-то заморского владыки, третьи уверяли, что он — сам Ариман, задумавший внести на землю разлад и смуту. Когда слухи эти доходили до самого Салма, он говорил только: «Пускай ропщут, что хотят. Наша правда сиротская».

В стойбище Модэ Чию с любопытством слушал каждый рассказ о Салме и его ватажниках.

— Нет страшнее человека босого и напуганного, — говорил он Модэ. — Такой человек может горы сравнять с землей и реки повернуть вспять. Помни мои слова.