Владислав Пасечник - Модэ

Соша выпрямился и наятнул тетиву. Ашпокай удивился ему: Соша был продолжением лука, а его продолжением был хребет коня изогнутый, тугой как вымоченный ивовый прут. Вместе они складывали что-то напряженное, злое, быстрое. Этот лук-юноша-конь прищурился, рыкнул, и пустил стрелу в чащу, точно туда, откуда доносился голос.

Спустя мгновение резко свистнуло слева, Соша взвыл и поник, зажимая окровавленную кисть — хуннская стрела расщепила лук в его руке и срезала два пальца. Оружие, человек и конь распались, став чем-то беспомощным, бесполезным. Юноша плакал.

— Я… я… ууух, падаль! — причитал он, глотая слезы. — Я же в него стрелял!

— Ты чего?! — Шак легонько двинул Сошу кулаком в бок, отчего тот взвыл. — Харга колдун! Он своим голосом управлять умеет. Ты его справа слышишь, а он слева стоит…

— Эй, Шак? Зачем стреляешь? — донеслось откуда-то справа. — Зачем щенки твои стреляют?

Следующая стрела просвистела у Ашпокая над головой.

— Он же нас сейчас как белок… — процедил сквозь зубы Салм.

— Тихо! — Ашпокай положил на тетиву стрелу и, не целясь послал ее вверх, на сизый каменный гребень, заросший диким крыжовником. Неизвестная сила, имя которой Соруш, направила стрелу… И тут же над гребнем раздался рев:

— Ха-а-а-р-р-р!

— Попал! — просиял Шак.

Через гребень перемахнул всадник на сером коне, быстрым перебоем пролетел через заросли акации — тугие ветки едва оцарапали конское брюхо. Всадник скакал странно втянув голову в лисий воротник, сметая чахлые березки в сырую труху. Он промчался наперерез ватажникам ударил всеми четырьмя копытами по тропе и спустя мгновение нырнул в траву. Несколько стрел свистнуло ему вдогонку, но, похоже без толку — Харга скрылся.

— Ты эту паскуду не ильно ранил, — лицо Шака расплылось в довольной улыбке. — Ты его так… на память!

Поднялась мошкара — так определились сумерки. Отряд вернулся к реке, отвесный бом прижал их к каменистому берегу, к ледяной гремящей пене. Здесь нашли она просторный и глубокий грот — вход в него был прикрыт от посторонних глаз скалами, подняться к нему можно было только по шумной осыпи. Никто не подобрался бы к их стоянке незамеченным.

Развели костер, просушили одежды. Стреноженные кони сонно толпились у входа, собирая черными губами колкие побеги акаций. Соша тихонько скулил, облизывая спекшиеся обрубки, оплакивая утрату. Мизинец и безымянный палец отсек ему Харга на правой руке. Тонкими струнами из конских жил затянул Салм обрубки, остановил кровь, и запеленал каждый пострадавший палец в лечебные травы. Хорошим стрелком был Соша. Хорошим бойцом, был битый маленький Соша.

Скоро причитания его сложились в песнь. Ашпокай слышал, что племя Соши славится своими сказителями, и каждый мальчик умеет слагать песни на ходу.

Глотая слезы, Соша пел протяжный плач:

— Я битый пастух, нет при мне овец.

Произошел я на свет раньше срока,

В груди матери моей не стало молока…

Мои ноги болят, по земле я ковыляю

Хромоножкой прозвали меня всадники.

Расколоты мои ребра, изувечена моя рука

Я битый пастух, нет при мне овец…

Он пел еще, пел долго, ватажники отворачивались, смущенные. Никто из них не мог слагать таких печальных песен.

— Откуда вы знаете этого Харгу? — спросил Атья, когда Соша обессилев, уронил голову на грудь и засопел.

Шак говорил тихо, пощипывая бороду:

— Старики говорят так: ворон, триста лет проживший на свете, умеет оборачиваться человеком. Харга — из таких вот воронов. Прежде, он служил ловчим у хуннского царя. Хорошим был звероловом. Говорят, один такой зверолов может прокормить в набеге целое войско. Врут, конечно, но Харга был лучший в степи следопыт и большой охотник. И стрелок хороший… Верно, что он мне кровь пустил.

Шак замолк, но тут же рассказ подхватил Салм:

— Мы как-то напали на торговый поезд — он шел из Поднебесной в Согдиану. Мы и хунны налетели одновременно. Они испугались нас, а мы их. Сперва, то есть, испугались, а потом, конечно, заспорили — так и так, мол, чья добыча? У них главным был брат шаньюя, какой-то хуннский князь, не помню его имени…

— Саодунь, — подсказал кто-то из караванщиков.

— Пусть будет Саодунь… — продолжил Салм. — Так вот, с ним был этот ловчий — Харга… хитрый, как степной дух, скорый на язык. Он все подговаривал своего князя нас вырезать. А хуннов было втрое больше нашего. Так стояли наши ватаги друг против друга три дня. Мы вели переговоры, не слезая с коней, шелка делили, золото…

— Купцам глаза повыбили от досады, в Поднебесную продать хотели, — сказал кто-то незнакомым, надтреснувшим голосом.

— В нашем племени не ценят золота, — проговорил Ашпокай. — Мы не придаем значения его количеству — у нас его мало. Мы не торгуем людьми — только отдаем пленников в выкуп. У нас одни князья покрывают позолотой одежды и упряжь коней.

— А в наших краях, — улыбнулся Салм печально, — за золото продают Ариману душу — хунны это хорошо знают. Харга попытался тогда за золото купить наши души.

— И что? — спросил Атья взволнованно.

— А потом, когда мы не согласились, Харга пустил мне кровь, — хмыкнул Шак. — Страшная была драка… Но мы отбили большую часть богатств, а остальное побросали в реку. Ничего хуннам не досталось. Ни клочка шелка, ни крупинки специй.

Замолчали. Ашпокай смотрел на Сошу. Все смотрели теперь на Сошу. Парень в забытье баюкал изувеченную руку. Из всех набившихся в пещеру сирот, он был теперь самый большой сирота.

— У нас в роду как было, — заговорил Шак, — если случится между людьми такой спор, что даже и старики рассудить не могут, и житья уже нет никому от этого спора, поступали так: клали спорщиков рядышком голышом на животы, брали малую плетку, и давай сечь по спинам да по задам. Кто дольше боль стерпит, не заорет, тот, стало быть и прав, тут Шак замолчал, поглаживая больную, застуженную ногу. — А бывало и насмерть засекали…

— Я бы лег против Харги, за свою обиду, — под ресницами Соши заблестело, он чуть повернул голову, и вздохнул. — Пускай бы и меня засекли, да только чтобы с ним вместе.

Через несколько дней ватажники наткнулись на застарелые следы копыт. Два десятка лошадей прошли по низине заросшей папоротником. Трава уже поднялась над едва различимыми отпечатками, тайга отняла свое у тропы.

— Отстаем, — проговорим Шак на одном привале. — Ни за что не догоним. Харга хороший проходчик, лучше меня.

— Так что же — отступиться? — Атья покраснел от гнева.

— Ариманово семя! — фыркнул Салм. — Кто тебе, дикарю, сказал, что у нас получится? Надежды особой не было — с самого начала. Нам повезло еще, что мы напали на их след. Что теперь? — спросите вы меня. А я вам отвечу: мы проследуем за хуннами до конца. Мы посмотрим, что будет и если придется, вмешаемся.