Шарль Монселе - Женщины-масонки

– Я знаю все, что касается вас, Филипп.

Он встал.

– Что ж,– изменив тон, заговорил он,– если вам угодно насладиться моим унижением – сделайте одолжение: вы имеете на это право. Смотрите: я разорен, я бедствую. Да, могу вас уверить: вы отомщены вполне; вы не могли бы желать большего; это называется прийти как нельзя более кстати. Бейте же, прикончите меня: я повержен наземь; будьте безжалостны: я беззащитен.

– Я пришла сюда не затем, чтобы издеваться над вашим несчастьем.

– Ба! Вы имеете право на это!

– Я пришла и не затем, чтобы напомнить вам о том, как вы виноваты.

Разговаривая с Филиппом, она не спускала с него глаз, но взгляд ее был нежным и сострадательным; она следила за каждым его движением, ловила каждое его слово.

–• Но в таком случае зачем же вы пришли, Марианна? – спросил он.

– Потому что я по-прежнему люблю вас!

Филипп помрачнел.

– Да, конечно,– повинуясь своему порыву, продолжала Марианна,– вы были ко мне безжалостны, жестоки, вы не избавили меня от малейшего унижения, от малейшей обиды; вы обращались со мной хуже, чем мои отец и мачеха; ни один человек не сумел бы причинить мне столько зла, сколько причинили вы, и если бы моя ненависть была столь велика, сколь те унижения, которым вы меня подвергали, я должна была бы ненавидеть вас люто, но…

Она остановилась и посмотрела ему в лицо.

– Но я не могу! Не могу! Не могу!– в отчаянии вскричала она.

Он не ответил: он предвидел так называемую «сцену» и, покорившись обстоятельствам, переносил ее молча.

– Сколько раз вы разрывали мне сердце?– продолжала Марианна.– Его надо было бы разбить окончательно, ибо даже сейчас, по прошествии двух лет, оно обливается кровью из-за вас!

Она опустилась на колени.

– Филипп, я побеждена. Память о тебе оказалась сильнее всего на свете. Хочешь принять мою жизнь и мою преданность? Я принесла их тебе.

– Полно, Марианна! Что за ребячество! – сказал он, пытаясь поднять ее.

– Может быть, тебе нужна рабыня? Если ты потребуешь, я стану для тебя не кем-то, а чем-то. Только бы жить подле тебя, остальное мне безразлично. Я отказываюсь от борьбы: ты будешь повелевать, я буду подчиняться. Позволь мне любить тебя: ведь тебе это ничего не стоит!

– Дорогой друг! – заговорил Филипп.– Вы все так же романтичны, как и в былые времена. Вы хотите начать все сначала, а это невозможно. Будьте же благоразумны, черт побери!

Марианна заговорила снова; руки ее дрожали.

– Но ты несчастен, Филипп, ты одинок! В таких обстоятельствах люди обыкновенно ищут того, на чью любовь они могут опереться. Моя любовь подверглась слишком многим и слишком суровым испытаниям, чтобы ты мог в ней усомниться.

– Я нисколько и не сомневаюсь в этом, и я отдаю вам должное, Марианна. В моей памяти вы навсегда сохраните самое почетное место. Но я взял за правило никогда не возвращаться в прошлое; я остерегаюсь перечитывать книгу, которая привела меня в восторг; я тщательно избегаю тропинок, по которым когда-то блуждал с упоением, ибо книга может принести мне разочарование, а тропинки могут быть изрыты по приказу местных властей. Моя религия и моя поэзия – это мои воспоминания. Не упорствуйте же, Марианна! История наших отношений осталась в прошлом; это горстка пепла, которую я бережно храню; не пытайтесь раздуть из него огонь: пепел не загорится, он разлетится, и тогда от него уже ничего не останется.

– Филипп!– заливаясь слезами, воскликнула Марианна.

– Нет!

– Ради тебя я стану другой женщиной, вот увидишь!

– Но я-то навсегда останусь все тем же мужчиной! Я согрешил перед вами, и я не хочу совершать новых грехов. Оставим все как есть, повторяю вам. Жизнь не должна растрачиваться на повторения. Прощайте, Марианна!

– Прощай!– с волнением повторила она.

Ее волнение постепенно превращалось в молчаливую, томительную тревогу.

– Это твое окончательное решение?– спросила она.

– Да.

– И ты не захочешь… увидеться со мной?

– К чему? Подумайте, каким я буду унылым любовником и какой отпечаток на женщину наложит моя любовь!

– Ах, Филипп! Так вот в чем дело! Но ты не знаешь, что я всемогуща, всемогуща если не сама по себе, то благодаря другим! Я могу возвысить тебя – скажи только слово! Я могу осуществить твои самые смелые, самые дерзновенные мечты. Говори же! Для этого у меня есть все средства, есть неограниченные возможности. Я всемогуща, да, всемогуща. Не пожимай плечами: клянусь тебе, что это правда! Скажи мне только одно слово от всего сердца, и все в твоей жизни изменится: самые высокие лица окажут тебе протекцию; двери, которые упорно закрывались перед тобой, мгновенно распахнутся. Филипп, ты можешь снова стать богатым, ибо богатством ты дорожишь больше всего на свете!

– Довольно! – холодно перебил Филипп.– Вы бредите, Марианна!

– Нет… но скоро начну бредить,– пролепетала она.

Внезапно она стала прежней Марианной: и лицо, и манера держать себя мгновенно изменились.

Она подняла голову.

– Врагом или другом, но я вернусь к тебе!– твердо заявила она.

– Тем хуже для вас,– равнодушно ответил Филипп.

– Подумай хорошенько: в последний раз я обращаюсь к тебе с мольбой, в последний раз я пытаюсь спасти тебя!

– Бесполезная попытка!

– Но ты одинок, ты беден!

– Мое одиночество я создал своими руками – я сам того хотел. А моя бедность будет непродолжительной!

– Нет, она будет продолжительной!

Филипп недоверчиво усмехнулся.

– Берегись, Филипп!– сурово и холодно заговорила Марианна.– Берегись! Я могу еще больше унизить тебя, я могу сделать так, что ты опустишься еще на одну ступеньку парижской нищеты!

Он посмотрел на нее с изумлением. Наступила тишина.

– Вы больны, Марианна,– наконец сказал он, качая головой,– и мне остается только пожалеть вас.

– Ты мне не веришь?

– Я никогда не верил в могущество женщин. Я не отказываю им в решительности, но им не хватает упорства. Какого-то пустяка, какой-то мелочи, какого-то каприза достаточно для того, чтобы они отказались от точно рассчитанного плана. Женщины – это птицы, которые прекращают полет и поворачивают туда, куда гонит их ветер или горная цепь. У мужчин есть страсти, у женщин – лихорадочное возбуждение. Следовательно, к ним нельзя относиться ни как к слишком опасным врагам, ни как к слишком благожелательным друзьям. Что же касается их планов, то в них не бывает и не может быть ничего серьезного и основательного. И вот вывод: женщины могут внушать тревогу не больше, чем какой-нибудь несчастный случай; по тем же причинам их можно использовать во благо всего-навсего как какой-нибудь инструмент, который нужен на одну минуту. Вот моя теория!

– Однако за эти два года твоя теория получила немало опровержений!