Шарль Монселе - Женщины-масонки

– То, что таится в непроницаемом для меня уголке вашего сердца, разрушает мое спокойствие и равным образом оскорбляет мою законную гордость.

– Да, именно вашу гордость,– прошептала она.

– Нашу гордость, Амелия… Я – ваш единственный защитник, ваш советчик в любых обстоятельствах, ваш руководитель, который несет за вас всю ответственность. Каковы бы ни были обязательства, которые вы взяли на себя, моя власть над вами выше; на мое сердце, которое сохранит вашу тайну, вы можете смотреть как на убежище вашей совести.

– Еще раз говорю вам, Филипп: ваша честь не затронута ни в малейшей степени.

– Этого я не знаю.

– Но поверьте же мне!

– Доверие по свойству моего характера возникает только на основе полнейшей уверенности.

– Это жестокие слова!

– Они не так жестоки, как ваши колебания.

– Я дочь графини д'Энгранд, я ваша жена. И ваше имя я всегда буду носить достойно.

– Да, вы дочь графини д'Энгранд. Но коль скоро вы не принадлежите мне всецело, вы не будете принадлежать мне совсем!

– О, Филипп!

– Ваше стремление к независимости ставит меня в положение, смириться с которым я не могу. Сильный муж делает жену всеми уважаемой. И я должен быть сильным. Я хочу знать все, Амелия.

– Даже ценой чудовищного предательства?

– Вы никого не предадите, если доверите мне тайну, которая по праву принадлежит мне; скрывая же от меня эту тайну, вы предаете ваши супружеские клятвы.

– А моя совесть?

– Она должна быть лишь отражением моей совести.

– О Боже мой! – вскричала Амелия в ужасе, который вызвали у нее эти энергичные доводы,– она видела, что они побеждают ее на каждом шагу.

– Что же вы мне скажете? – после минутного молчания спросил Филипп, садясь подле нее.

Амелия подняла глаза и посмотрела на него.

Филипп попытался улыбнуться.

– Можно подумать, что вы меня боитесь,– произнес он.– Напрасно вы тревожитесь из-за такого простого разговора… Дайте мне руку.

Дрожащая рука Амелии легла на пылающую руку Филиппа.

– Прежде всего я – ваш друг; ваш супруг я во вторую очередь,– сказал он.

– Я это знаю, Филипп,– пролепетала Амелия.

– Но в то же время я – человек своего времени, своей эпохи. Я не стану гневаться. Я полагаю, что любые затруднения, какими бы они ни были, можно устранить с помощью хорошо продуманного, хорошо рассчитанного разговора. Так же должны думать и вы, мой друг. Так поговорим же, или если вам не нравится это пошлое слово «поговорим», то давайте побеседуем. Побеседуем и найдем способ полюбовно закончить наш спор. Слышите – полюбовно? Я употребляю это слово, чтобы вас успокоить… Это значит, что я готов пойти на уступки, которых вы требуете… нет, которых вы хотите. Ну же, Амелия, сделайте и вы шаг мне навстречу. Вы видите, что имеете дело не с домашним тираном, вы видите, что я не похож на мужа из мелодрамы – на мужа, у которого волосы встают дыбом и который судорожно расстегивает и застегивает пуговицы. Я страдаю – это правда, но я еще способен улыбаться.

Ужас, овладевший Амелией, не мешал ей слушать Филиппа с восторгом.

– Быть может, вы меня еще не знаете,– продолжал он.– Так знайте, что брачные узы соединили вас с человеком, который с тех самых пор считает своим долгом быть чистосердечным, идти по прямому пути, по пути самоотречения, с человеком, который отдал вам жизнь, сказав: «Я буду таким, каким вы пожелаете». Но я имел в виду только новое будущее, новые обстоятельства. С той минуты, как вы заставили меня вернуться в круг моих былых впечатлений, как внесли в мою семейную жизнь заботы и тревоги холостяка, тоску и ревность, я вновь становлюсь тем, кем был до знакомства с вами, и в глубине моей души возрождается моя былая жестокость одновременно с моими страданиями. Филипп встал.

– Дайте мне возможность остаться добрым человеком, Амелия,– продолжал он.– Не заставляйте меня вновь вернуться к прошлому. Если я столь упорно, предосторожности ради, стою на своем, то это только потому, что боюсь того, что вы можете подчиниться вредному влиянию. Ваши душевные качества прекрасны, ваши добродетели велики, но жизненного опыта вам не хватает. Я принимаю во внимание вашу юность и полагаю, что я был бы безумцем, если бы допустил, чтобы вы сами были судьей в этом деле. Подумайте хорошенько, дорогое дитя мое: ведь я хочу только упрочить мир в нашей жизни. Таким образом, мой интерес к этому делу не есть интерес ребяческий именно потому, что вы сопротивляетесь столь упорно. Вы дрожите, вы плачете, и из этого я должен сделать вывод, что вы скрываете от меня нечто весьма серьезное…

– О да! – вполголоса произнесла Амелия.

– Как же вы хотите в таком случае, чтобы я согласился оставаться в неведении? Вы ссылаетесь на свою порядочность, вы взываете к моему великодушию. Что ж, прекрасно! Предположим, я прекращу расспросы, я любезно соглашусь надеть на глаза повязку, которую вы мне протягиваете; сегодня вечером я, взволнованный вашими слезами, растроганный вашими речами, быть может, и сумею забыть об этом неприятном эпизоде, но неужели вы думаете, что завтра или послезавтра воспоминание о нем не начнет меня преследовать сызнова? И разве легко будет мне избавиться от тревоги, когда я увижу, что вы уезжаете или возвращаетесь домой? И, однако, я буду вынужден молчать, коль скоро я пообещаю вам это. Теперь вы сами видите, Амелия, что за жизнь будет у нас. Понимаете ли вы, какими принужденными станут наши отношения? Скажите сами: может ли один из нас согласиться на подобную роль?

– Филипп, что я могу вам ответить? Все, что вы говорите, справедливо и умно, но надо мной тяготеет рок. Я должна молчать.

– Молчать?– повторил он.

– Я обещала, я поклялась.

– Кому?

Амелия не ответила.

Глаза Филиппа вспыхнули.

– Люди, которые заставили вас поверить в то, что вы абсолютно свободны, посягнули на мою власть,– продолжал он.– Обманщики, которые поработили вашу совесть, забыли, что она находится под моей охраной. У вас только два господина, Амелия: Бог и я!

– Филипп, заклинаю вас!

– Кто эти люди?

– Выслушайте меня Бога ради. Вы мой господин, это правда, господин, которого я боготворю, ради которого я с радостью пожертвовала бы жизнью, ибо я живу только вами. Почему же вы хотите унизить меня, заставляя нарушить клятву, которую я дала добровольно и которую храню, не испытывая угрызений совести? Я люблю в вас вашу силу воли, ваш ум – любите же и вы во мне мою честность и мое достоинство. Вместо того, чтобы стремиться унизить меня в моих собственных глазах, возвысьте меня своим уважением, поднимите меня на такую высоту, где меня не смогут коснуться сомнения и подозрения. Я ваша жена; не превращайте же меня в вашу рабыню!

Филипп, казалось, заколебался.