Шарль Монселе - Женщины-масонки

– Если бы вы сказали мне, что я должна поверить во все, что вам угодно, я непременно поверила бы,– горячо продолжала Амелия.– Я люблю вас сильнее, чем вы меня!

– Амелия!– после некоторого раздумья заговорил Филипп.– Я готов принести вам самую большую жертву, которую муж может принести жене: я принесу вам в жертву мой покой. Храните вашу тайну, если вы считаете, что она имеет такую могущественную власть над вами; храните ее, и пусть она, а не я, занимает первое место в вашем сердце. Я больше не противлюсь этому. Но эта тайна не вечна, она не может быть вечной. Я согласен, чтобы вы не открывали ее мне сегодня, но когда вы мне ее откроете?

Перед Амелией забрезжил свет надежды, но этот свет мгновенно погас.

– Пусть пройдет столько времени, сколько вам угодно,– продолжал Филипп Бейль,– и как бы долго ни продолжалось ваше молчание, я не стану роптать и буду ждать молча. Возможна ли более добровольная покорность? Отвечайте, друг мой!

– Филипп…

– Назначьте срок, и, сколь бы долгим он ни был, я не стану требовать, чтобы вы открыли мне вашу тайну раньше срока. Но знайте, что когда он пройдет, вы должны будете сказать мне все.

Амелия собралась с мыслями; она хотела напрячь все свои силы и в отчаянии призвать на помощь все свое мужество.

– Никогда,– еле слышно прошептала она.

– Как? Даже через два года?… Через десять лет?

– Никогда.

Филипп в первый раз бросил на нее взгляд, в котором не было любви.

Он топнул по ковру каблуком сапога.

– Борьба, вечная борьба!– воскликнул он.– Что за судьба выпала мне?

Он протянул руку к шнурку звонка и дернул.

Появился Жан.

– Вы звонили, сударь?

– Почтовая карета приехала?

– Да, сударь.

– Приготовьтесь к отъезду, Жан: вы поедете со мной.

– Скоро?

– Через час.

– Я к вашим услугам, сударь,– сказал камердинер.

– Идите, Жан.

Жан вышел из комнаты.

Амелия с перепуганным видом наблюдала за этой сценой и слушала этот разговор.

– Почтовая карета?– спросила она.– Вы уезжаете? Вы хотите уехать, Филипп?

– Да, через час,– отвечал Филипп Бейль.

– Но это невозможно! Вы придумали этот отъезд, чтобы меня мучить!

– Напротив: я придумал его, чтобы немедленно дать вам ту свободу, которой вы дорожите больше всего на свете.

– Мою свободу?– с ужасом переспросила Амелия.

– Через час вам уже нечего будет бояться моей заботливости, едва не превратившейся в деспотизм.

Он направился к двери гостиной.

С душераздирающим криком она бросилась за ним.

– Филипп, куда же вы?

– Я уезжаю.

– Значит, вы меня больше не любите?– вскричала она.

– Это я имел бы право задать вам этот вопрос.

– Но не можете же вы бросить меня!

– От вас зависит, чтобы я остался.

– От меня!– подняв глаза к нему, повторила она.

– От вашей тайны!

– Вы будете презирать меня, если я вам ее выдам.

– Тогда прощайте!

Рука его по-прежнему лежала на дверной ручке. Амелия встала перед ним.

– Покинув меня,– сказала она,– вы нарушите свой долг, ибо ваш долг – защищать меня.

– А ваш долг – доверять мне.

– Вы нарушаете клятву, которую дали мне перед алтарем!

– Наша связь возникла из абсолютного единства чувств и мыслей; кто разорвал эту связь – вы или я?

– Вы не уедете! Это неправда!

– Вы прекрасно знаете, что я уеду,– ответил Филипп Бейль, который снова стал тем бесстрастным и холодным человеком, каким был когда-то.

Она посмотрела на него и задрожала.

– Он уедет! Да, да, он уедет! – прошептала она, словно отвечая самой себе.

Наконец она решилась.

– Филипп, эта тайна касается вас.

– Ах, вот оно что! – произнес он со вздохом облегчения.

– Да, она касается вас больше, чем меня. И если я ее выдам, вы погибли.

Филипп пренебрежительно усмехнулся.

– Говорю вам, что вы погибли,– продолжала Амелия.– Можете в этом не сомневаться! Вы чересчур уверены в своем благополучии, Филипп. В счастье вы забыли о своих врагах.

– О врагах?

– Самая страшная ненависть – это ненависть, которую придавили, но не раздавили.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул внезапно побледневший Филипп.

– Я хочу сказать, что крайне неосторожно с вашей стороны требовать раскрытия тайны, которое подвергнет вас всевозможным опасностям.

– Опасностям? Полноте!– ответил Филипп, чувствуя, как восстает его гордость.

– О, я знаю, что вы – человек храбрый, но бывают обстоятельства, когда никакая храбрость не поможет Невозможно отразить удары, наносимые невидимой рукой.

Филипп встревожился уже не один раз ему наносили удары те невидимые враги, о которых сейчас заговорила Амелия. При мысли об этом ему вспомнилось и некое имя, а это имя вызвало вспышку гнева в его душе

– Я вижу, что какие-то люди возбудили ваше воображение и сбили вас с толку,– сказал он.– Они зашли чересчур далеко. Если бы осуществилась хотя бы половина тех угроз, которыми люди осыпают друг друга, хотя бы половина мести, которую они объявляют, мир не простоял бы и века. Каковы бы ни были мои враги, Амелия, я могу если и не победить их, то, во всяком случае, отразить их удары. Эти люди воспользовались тем, что вы не знаете ни нравов, ни законов. Они пробудили в вас то, что я назвал бы суеверием сердца. Перестаньте думать об опасностях, нависших над моей головой, или, по крайней мере, сведите их размеры до размеров обычных опасностей нашей жизни, преувеличивать их значило бы оскорбить меня, значило бы согласиться с тем, что я был в прошлом действительно и серьезно виноват Вы не можете допустить этого, Амелия, вы не должны этого допустить!

В то время как он говорил, Амелия смотрела на него с изумлением и со скорбью

– Я вовсе не верю в это и вовсе этого не допускаю,– сказала она.– Я люблю вас Но мне дали возможность смотреть – я смотрела, и я увидела Мне дали увидеть вашу окончательную гибель, ваше разорение, вашу смерть. Ваше спасение зависело от меня, ради этого от меня потребовали только клятвы, и я дала ее от всего сердца.

– Вы хотите сказать, что мое спасение зависит от того, что вы сдержите клятву? – спросил Филипп

– Да.

– Заблуждение! Если грозящие мне опасности столь серьезны, вы должны рассказать мне о них. Вдвоем нам будет легче их предотвратить

– Говорю вам, что вы ошибаетесь.

– В последний раз спрашиваю вас, Амелия будете вы говорить или же будете молчать?

– Заговорить – значит навлечь на вас несчастье.

– А молчать – значит согласиться на мой отъезд.

Амелия, измученная этим спором, упала в кресло.

– Вы применяете ко мне моральное насилие,– прерывающимся голосом заговорила она.– Я чувствую, что уступлю вам. Но дайте мне объяснить вам последствия той ошибки, которую вы так безжалостно заставляете меня совершить. Виновны в этом будете вы один, а жертвами станем мы оба.