Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1

— Для Шуазеля расстояний не существует.

— Ах, любезный друг мой, снова вы о государственных соображениях!

— О Боже, Боже правый! Ну что за мучение, вы только подумайте, господин де Сартин!

— Да нет же, если вы и впрямь полагаете…

— Я полагаю, что вы меня не защищаете, вот и все; скажу больше: я уверена, что вы от меня отступаетесь! — яростно проговорила графиня.

— Ах, не сердитесь, графиня, — отвечал Людовик XV. — Я не только не покину вас, но и буду защищать, причем так надежно…

— Так надежно?

— Так надежно, что обидчик бедняги Жана дорого мне заплатит.

— Да, да, вы разобьете орудие и пожмете руку, которая его направляла.

— Но разве по справедливости не следует покарать того, кто нанес удар, то есть Таверне?

— Это, конечно, было бы справедливо, но не более того; то же, что для меня, вы сделали бы и для первого попавшегося торговца с улицы Сент-Оноре, которого отлупил солдат в театре. Предупреждаю вас: я не желаю, чтобы со мной обращались так же, как со всеми. Если для тех, кого вы любите, вы делаете не больше, чем для тех, до кого вам нет дела, тогда я предпочитаю быть в числе этих последних при всей их безвестности, при всем одиночестве: у них хотя бы нет врагов, которые бы покушались на их жизнь.

— Ах, графиня, графиня, — печально вздохнул Людовик XV, — а я сегодня в кои-то веки раз встал в таком веселом, счастливом, довольном расположении духа! Вы испортили мне такое прелестное утро!

— Хорошенькое дело! А какое утро выпало мне? У меня истребляют родных!

Несмотря на ужас, который внушала королю бушевавшая вокруг него буря, он не мог не улыбнуться при слове «истребляют».

Графиня в ярости встала.

— Ах, вот как вы меня жалеете? — прошипела она.

— Ну же, будет, не сердитесь.

— А я хочу сердиться.

— Напрасно: вы очаровательны, когда улыбаетесь, а от гнева дурнеете.

— Мне-то что до этого? Зачем мне красота, если я все равно оказываюсь жертвой интриг?

— Будет вам, графиня.

— Нет уж, выбирайте, я или Шуазель.

— Любезная моя красавица, такой выбор невозможен, вы оба мне необходимы.

— В таком случае я удаляюсь.

— Вот как?

— Да, я оставлю поле боя за врагами. Пускай я умру от горя, зато господин де Шуазель будет доволен, это послужит вам утешением.

— Послушайте же, графиня, клянусь вам, он не питает к вам ни капли злобы, он любит вас всем сердцем. В конце концов, он галантный человек, — добавил король, стараясь, чтобы г-н де Сартин расслышал эти последние слова.

— Галантный человек! Государь, вы меня выводите из терпения. Хорош галантный человек, подстраивающий убийства!

— Позвольте, — возразил король, — ничего еще не известно.

— И потом, — рискнул вмешаться глава полиции, — между военными, да еще и дворянами, так легко вспыхивают стычки, это так естественно!

— Вот оно что, — протянула графиня. — И вы туда же, господин де Сартин.

Глава полиции оценил важность этого «и ты, Брут» и отступил перед яростью графини.

С минуту продлилось глухое и грозное молчание.

— Вот видите, Шон, — произнес король среди всеобщего замешательства, — вот видите, все это ваших рук дело.

Шон с лицемерным огорчением потупила глаза.

— Король простит, — отвечала она, — за то, что горе сестры возобладало над стойкостью подданной.

— Хитрая бестия! — пробормотал король. — Ну, полно, графиня, не сердитесь, не будьте злопамятны.

— О нет, государь, какое там злопамятство… Я просто уеду в Люсьенну, а оттуда в Булонь.

— На море? — спросил король.

— Да, государь, и покину страну, где король боится министра.

— Сударыня! — оскорбленно возопил король.

— Что ж, государь, чтобы не докучать вам недостатком почтения к вашему величеству, я удаляюсь.

И графиня встала, краем глаза следя, какое впечатление произвел ее порыв.

Людовик XV испустил столь обычный для него вздох усталости, означавший: «Мне здесь изрядно наскучило».

Шон угадала, что означал этот вздох, и поняла, что, углубляя ссору, сестра подвергается опасности.

Она удержала графиню за платье, а потом приблизилась к королю и сказала:

— Государь, любовь, которую сестра моя питает к бедному виконту, завела ее слишком далеко. Я сама виновата, значит, мне и следует исправить свою ошибку. Прошу ваше величество видеть во мне смиреннейшую из своих подданных, умоляю вас, государь, обойтись с моим братом по справедливости; я никого не обвиняю: мудрость короля откроет ему истину.

— О Боже правый! Я ничего иного и не хочу, кроме справедливости; но пускай это будет справедливая справедливость. Если человек не совершил преступления, пускай ему не ставят в вину это преступление; а если он преступник, пускай его покарают.

Говоря все это, Людовик XV смотрел на графиню, пытаясь, если удастся, удержать хотя бы крохи того радостного утра, от которого ждал так много, между тем как оно кончалось столь мрачным образом.

Графиня по своей доброте жалела короля, который в силу своей праздности томился и скучал везде, кроме как рядом с ней.

Она уже шла к двери, но тут обернулась.

— Да разве не об этом я прошу? — спросила она с очаровательным смирением. — Но если я высказываю свои подозрения, пускай их не отбрасывают в сторону.

— Ваши подозрения священны для меня, графиня, — воскликнул король. — И пускай они хоть немного подтвердятся, а за дальнейшее можете не тревожиться. Но полагаю, что для этого есть весьма простое средство.

— Какое, государь?

— Пускай сюда пригласят господина де Шуазеля.

— О, вашему величеству хорошо известно, что он никогда ко мне не придет. Он считает для себя унизительным появляться в покоях королевской возлюбленной. Сестра у него не такая, как он, — она бы и сама не прочь.

Король расхохотался.

— Господин де Шуазель подражает во всем господину дофину, — ободренная, продолжала графиня. — Никто не хочет себя скомпрометировать.

— Господин дофин — человек набожный, графиня.

— А господин де Шуазель — сущий Тартюф, государь.

— Уверяю вас, дорогая, вы будете иметь удовольствие видеть его здесь: я сам его приглашу. Речь идет о государственных делах, и ему придется приехать, а мы заставим его объясниться в присутствии Шон, которая все видела. Как говорят во Дворце правосудия, устроим им очную ставку, не так ли, Сартин? Пошлите-ка за господином де Шуазелем.

— И принесите-ка мне мою обезьянку, Дореа! Обезьянку! Обезьянку! — вскричала графиня.

На эти слова, которые были обращены к горничной, убиравшей в туалетной комнате, и могли быть услышаны в передней, благо как раз в это время дверь туда отворилась, чтобы выпустить служителя, посланного за г-ном де Шуазелем, откликнулся, грассируя, надтреснутый голос:

— Обезьянка госпожи графини — это, должно быть, я. Бегу, спешу явиться, вот я уже здесь!