Юрий Торубаров - Таинственный двойник

– Король просит капитана, – сказал он.

– А мы можем зайти? – завопили братья и Филипп.

Герен повернулся и строго ответил:

– Нет! Король ждет только капитана.

– Капитан, капитан! – понеслось по рядам.

– Его нет. Он еще не вернулся из Туниса, – сказал кто-то.

В это время послышался конский топот.

– Как нет, он здесь, легок на помине.

И сразу раздалось несколько голосов:

– Капитан! К королю.

Толпа раздвинулась, пропуская его. Многие с плохо скрываемой завистью смотрели ему вслед.

Когда Роберт вошел в комнату, король лежал с закрытыми глазами, прикрытый накидкой. Он подошел к изголовью. Король, видимо, почувствовал подошедшего. Его веки задрожали и медленно стали подниматься вверх.

– Ты… – тихо произнес он.

– Я, сир.

– Как… поездка?

– Отлично, сир. Эмир ждет вас!

Губы короля задрожали. Его рука медленно стала подниматься кверху. Роберт взял ее и почувствовал, как его пальцы пытаются сжать ладонь.

– Ваше величество! Ваше величество, что с вами?

Роберт опустился на колени, глядя в лицо короля.

– Ты был прав. Прости, – тихо прошептал он.

Потом достаточно громко произнес:

– Отче, вверяю Тебе душу мою!

Рука его плетью упала вниз, а голова откинулась набок. Подошедший Герен подставил зеркальце к его носу. Подержал его какое-то время. Он посмотрел на короля и произнес загробным голосом:

– Король умер.

Со свинцовыми ногами и опущенной головой Роберт вышел к толпе. Она молча, испытывающее встретила его. Но он, не издав даже звука, только скрипнул зубами и сжал челюсти. Все стали ждать главного осведомителя в подобных случаях. Вот появился и он. Вышел Герен и, взяв себя в руки, ровным голосом произнес:

– Король умер.

Народ ахнул. Раздались чьи-то причитания. Через какое-то время послышался голос Ферри, объявивший:

– Да здравствует король!

Все головы повернулись к Филиппу, рядом с которым стоял Боже. Мало кто видел, как на лице графа промелькнула довольная улыбка.

И тут Роберта осенило. Оглядевшись, он увидел Матье и пробился к нему.

– Этот там был? – спросил капитан и показал на Боже.

Матье утвердительно кивнул и рассказал о случае с окном.

– Ладно, остальное потом.

Боже почувствовал чью-то руку на плече и увидел Роберта.

– Пошли! – тихо сказал он.

Они шли долго, пока не исчез звук голосов. Тогда Роберт повернулся к Боже.

– Граф де Боже, – начал он, взяв себя в руки, спокойным голосом, – я обязан вам свободой, хотя вы добыли ее для своих целей. Когда же вы их не достигли, вы несколько раз пытались меня убить.

Он замолчал и смотрел в глаза графа. Боже не выдержал и отвел взгляд.

– Поэтому моя совесть перед Богом и самим собой была бы чиста, если бы я вас прикончил раньше. Но сегодня народное горе – это ваших рук дело. Поэтому, Боже, я вызываю вас на дуэль. Отсюда должен уйти живым только один.

– Согласен, – коротко ответил граф, вытаскивая шпагу.

Боже оказался превосходным фехтовальщиком. И долгое время судить о чьем-то превосходстве было невозможно. И вдруг Роберту вспомнился последний, извиняющий и такой жалкий взгляд Людовика.

– Что это за наваждение? – отражая очередной выпад, подумал он.

И в нем поднялась злоба на человека, который всю жизнь делал пакости другим. Она придала ему силы.

Такого напора выбившийся из сил Боже не ожидал. И зло было наказано. Шпага Роберта по рукоять вошла Боже в грудь. Роберт выдернул ее и не оглядываясь ушел. Но Боже был живуч. У него хватило сил позвать к себе Роберта. И тот вернулся.

– Зачем позвал?

– Слушай меня. Этот человек наказан, потому что он стал на пути ордена. Он обидел и тебя.

– Это неправда.

– Не будем спорить. У меня кончаются силы.

Он замолчал. Почувствовав, что Роберт хочет уйти, проговорил:

– Не уходи. Я не все сказал. Я… прощаю тебя. Вот возьми, – он с трудом достал из-за пазухи какие-то бумаги, – в них… великая тайна Грааля. Ты будешь велик. И я благословл… – силы его иссякли, и он испустил дух.

Роберт закрыл его глаза, машинально сунул эти бумаги за пазуху и, не разбирая дороги, пошел к себе.

Он вдруг вспомнил о сыне бея, которого обещал отпустить после окончания похода. Понимая, что в любом случае продолжаться он не может, зашел в помещение, где молодой бей содержался, и приказал страже дать ему коня и отпустить на волю.

Роберт долго плутал по каким-то развалинам. Присаживался на повергнутые колонны, которые слышали голоса ликовавшего народа при возвращении победителей, видели их слезы при поражениях и сами, испытав величие, сегодня валялись никому не нужным хламом.

– Вот какова жизнь, – глядя на них, думал Роберт.

Сам не зная как, но он добрел до своей крыши. Жак, уже зная о случившемся, встретил его немым вопросом. Роберт же молча прошел к столу, бросил на него шпагу и сел на стул.

И вдруг в его сознании из всей этой черноты появилась и стала расти белая точка. Она все росла и росла, пока не превратилась в лицо дорогой ему Агнессы. Печаль, тяжелая печаль отступила. В душе появились ростки радости. «А здорово, что я женился!» – подумал он и крикнул:

– Жак, собирайся. Мы едем!

– Домой?

– Нет, в Водан!

В это время раздался собачий лай. Жак выглянул в окно. К дому шагал какой-то незнакомец. Он был странно одет: черная шляпа с белым пером и черный плащ, оттопыривавшийся сзади. «При шпаге», – подумал Жак. Вскоре раздался стук в дверь и громкий голос:

– Именем короля…

– Жак, открой, – приказал Роберт.

Вошедший, оглядевшись, подошел к Роберту:

– Вы капитан?

– Да!

– Вас просит король! – и поклонился.

Как весенний разлив сметает все на своем пути, так и деяния Османа раздвигали границы его бейлика. Кто приходил сам проситься под его руку, устав бороться с соседями. Кто просил помощь, откупаясь покоренным бейликом. Но все, кто оказались под его стягом, вскоре убеждались в одном: жизнь для них становилась гораздо лучше. Никто не угонял их стада, не жег шатры, не уводил в рабство. Ложась спать, не надо было бояться непрошеных гостей. Да и голодных трудно было найти. А что другое дает славу человеку, создавшему такую жизнь? И росла слава Османа не только в процветающей Османии. Захватила она почти всю Малую Азию, перекатываясь через горы и реки.

Растущая слава одного пугает другого. Не могла она не настораживать Византию. Но что могла сделать старая загнанная лошадь, отягощенная многими внутренними болезнями, молодому, полному сил жеребцу? Византия только радовалась, что Осман до поры до времени оставляет ее в покое.

Интересно, стерла ли слава из памяти Османа деяния его странно исчезнувшего брата? Как жилось тем, кто был с ним близок?

Осман не забыл тех, кто когда-то бок о бок с ним закладывал первые, самые трудные камни в фундамент его будущих успехов.