Георгий Свиридов - Ринг за колючей проволокой

Эрих Густ был убежденным фашистом. Он верил в Гитлера, верил в то, что, когда победно окончится война и Германия, наконец, завоюет себе необходимое жизненное пространство, великий фюрер отрежет ему в одной из завоеванных стран солидный кусок земли. В честолюбивых мечтах Густ уже видел себя хозяином обширного имения, приносящего тысячные доходы.

Он твердо верил, что все низшие расы созданы для того, чтобы быть рабами в таких имениях. А чтобы приблизить радужное будущее, Густ, не стесняясь, готовился к нему сегодня: немецкие преступники, зеленые, судьба которых находилась в его руках, ежемесячно приносили оберштурмфюреру солидную дань.

Его молодая жена черноволосая Матильда, чистокровная арийка, наследница обедневших баронов фон Рабфальциг, весьма подходила для роли хозяйки будущего обширного владения. К тому же Матильда считалась красивой женщиной, а двадцатисемилетний оберштурмфюрер Густ, отличавшийся утонченной жестокостью, не был равнодушен к красоте.

Не скрывая досады, Густ поднялся в дом. Хозяйка виллы фрау Шуберт встретила его в передней. Узнав, что фрау Густ не приехала, она шумно затараторила, сильно картавя:

— Уж не случилось ли что? Ночью она, конечно, не приедет. Такую молоденькую бедняжечку могли не пустить и родители. Ах, как жаль, как жаль…

Густ посмотрел на редкие, пожелтевшие букли фрау Шуберт, на ее дряблые обвисшие щеки и молча прошел в кухню, откуда его окликнул хозяин дома. Макс Шуберт, толстый, лысый, в стеганом малиновом халате, стоял у кухонного стола. Одной рукой он крутил ручку мясорубки, другой подкладывал в нее небольшие куски свежей телятины. Стоя к Эриху спиной, он сказал, не поворачивая головы:

— Не волнуйся, твоя половина еще успеет тебе надоесть, — и, изменив тон, вполголоса произнес: — Моя дура живет со мной двадцать лет, а все еще не понимает меня, — Шуберт вздохнул: — Да что говорить! Полжизни носит знатную фамилию Шубертов, а не приспособлена к нормальной жизни. — В голосе его звучала злость. — Мои коты и кошечки не могут употреблять мясо, если оно прокручено на мясорубке только один раз. А эта дура не может приглядеть за прислугой и всегда обманывает меня, уверяя, что мясо прокручено дважды.

— Тебя сам черт не обманет, не только я! — раздался из передней голос фрау Шуберт.

Густ не стал слушать начинающийся дуэт супругов. Он прошел в переднюю, оттуда в узкий коридор и, наконец, попал в изолированную уютную трехкомнатную квартиру. Прежде чем открыть дверь, Густ брезгливо отшвырнул огромного дымчатого кота. Эти отвратительные твари бродят по роскошно убранным комнатам дома, как хозяева. Они играют, грызутся, наполняют дом мяуканьем и требуют на обед лучшие блюда…

Привязанность Шуберта к кошкам была безгранична. Они влезали к нему ночью под одеяло — причина, по которой фрау Шуберт давно отказалась спать на кровати мужа. Кошки прохаживались перед ним по столу, пока он обедал, выгибая спины и расправляя хвосты над тарелками.

Войдя в свою квартиру, Густ включил свет и сразу же увидел на широкой голубой тахте белую жирную кошку. Она зажмурилась от яркого света и настороженно взглянула на вошедшего. Угадав намерения Густа, любимица хозяина Альба вскочила, собираясь, как обычно, спрятаться под тахту. Но Густ успел схватить кошку за жирную шею и с силой вышвырнул за окно.

Молодой лагерфюрер прошелся по комнатам. В нем клокотала злость. В спальне накрыт небольшой стол на два человека: сардины, заливной поросенок, шоколад и фрукты. На подносе бутылки с ликером, коньяком. В ведре со льдом шампанское. Сегодня, черт возьми, он собирался провести вечер со своей молодой женой, а на завтра в доме Шуберта назначен банкет в честь ее приезда.

Густ подошел к столу. Налил коньяку. Выпил. Еще налил. Подцепил вилкой сардину. А кто, собственно, запретит ему провести весело вечер? Он уселся и плотно поужинал. Допил бутылку коньяку и, шатаясь, подошел к телефону. Почему бы ему сегодня не развлечься? Он снял телефонную трубку и вызвал фельдфебеля Фкшера.

— Карину… Ко мне… Только там не застревай. Живо!

Через полчаса венецианку Карину Джованандо, одну из обитательниц публичного дома, доставили к Густу. Публичный дом в лагере был открыт специально для эсэсовцев. Отличившимся зеленым иногда давались талоны для входа в это заведение. Туда было отобрано более сотни красивых молодых женщин из женского лагеря. Бессильные, сломленные, они являлись безответными жертвами нацистов.

Полупьяный Густ встретил Карину жадным пронизывающим взглядом. Семнадцатилетней девушкой Карина закончила хореографическую школу и дебютировала в венецианском театре, когда ее отца, антифашиста Джозефа Джованандо, схватили чернорубашечники. Его повесили, а семью бросили в концлагерь. Тонкая, изящная венецианка, с большими черными глазами, чем-то напоминала Густу его жену.

Густ перехватил голодный взгляд невольницы, устремленный на яства. Не поднимаясь из-за стола, бросил:

— Подойди!

Стройная фигура и сильные точеные ноги балерины едва обрисовывались под грубым арестантским платьем. Густ наполнил бокал:

— Пей.

Он поднес бокал к ее выпуклым губам:

— Пей… живо!

Захлебываясь, морщась, Карина пила один бокал за другим. Когда глаза девушки затуманились, а ноги стали подкашиваться, Густ короткими нервными движениями раздел ее, не оставив на теле даже тесемки. Приказав не двигаться с места, сел, откинувшись в кресло. Несколько минут, не отрывая взгляда от обнаженного тела балерины, затягивался сигарой.

— Танцуй!

Карина очнулась от равнодушного оцепенения. Не все ли равно перед кем танцевать? Перед этим молодым развращенным эсэсовцем или перед наглыми и еще более развращенными слугами фашистов? Она танцевала. Желтый свет торшера выхватывал из полутьмы очертания гибкого оголенного тела. Она танцевала под визгливые звуки немецкого походного марша, который изрыгал огромный двенадцатиламповый радиоприемник. Танцевала до тех пор, пока Густ не выключил торшер. Тогда наступила бессонная, еще более отвратительная ночь.

Перед рассветом Густа разбудил телефонный звонок. Ночь казалась ему и без того короткой. Он швырнул трубку. Но звонок тотчас повторился.

— В чем дело? — заорал Густ.

Дежурный эсэсовец торопливо сообщал, что прибыла фрау Матильда и что помощник начальника караула сопровождает ее к дому Шуберта.

Густ подскочил к кровати и с силой тряхнул спящую. В следующий же момент та была на ногах.

— Живо! Собирайся!

Он кидал перепуганной девушке ее вещи и сыпал ругательствами. Пока Карина дрожащими пальцами застегивала пуговицы, Густ торопливо вызвал по телефону Фишера.

— Продери глаза, сонная свинья. Что? Матильда приехала… Нет, не встречать. Живо ко мне! Ко мне, говорю… Отведешь Карину…