Висенте Бласко Ибаньес - В поисках Великого хана

С первого же дня плавания ирландца что-то тревожило и заставляло нередко держаться в стороне от кружка матросов. Двое юнг и один старый моряк захватили с собой гитары, и редко проходило несколько часов без того, чтобы в носовой башне не звучали эти инструменты.

Стоя на корме, прислонясь к борту, дон Кристобаль с удовольствием прислушивался к музыке, напоминавшей ему кордовские улицы и любовные мечтания лучшего, пожалуй, времени его жизни. Юнги с хорошими голосами, закинув голову и напрягая легкие, наполняли морской воздух певучими стонами, трепетными и протяжными мавританскими напевами, которые впитали в себя андалусцы. Ирландец с озабоченным видом бродил вокруг музыкантов, восхищаясь их исполнением, но желая в то же время еще улучшить его своим участием. Он разыскал судового конопатчика и пообещал, что отдаст ему часть денег, полученных им при записи на корабль, если тот сделает ему какой-то треугольник по его указаниям. Затем он попросил старшего из гитаристов дать ему несколько струн из его запаса. И на четвертый день пути Фернандо уже застал ирландца на верхушке носовой башни, где он, задумчивый и целиком поглощенный своим делом, мастерил арфу под прикрытием свернутых канатов и двух якорей, не обращая внимания на тех, кто подходил и молча следил за его работой.

Юноша, прозванный теперь Андухаром, постоянно искал случая подойти поближе к кормовой башне, постоять там около лесенок, заглянуть внутрь помещений, — все это в надежде увидеть Лусеро.

Однажды вечером после ужина, воспользовавшись темнотой, когда другие корабельные слуги несли вахту у песочных часов, он отправился на поиски мнимого пажа и встретился с ним в помещении, служившем как бы преддверием каюты дона Кристобаля.

Сейчас занавесь, закрывавшая дверь в эту каюту, была Откинута из-за жары. Корабельный слуга впервые смог во всех подробностях рассмотреть каюту адмирала. Лусеро, которая каждый день убирала и приводила ее в порядок, стала шепотом объяснять своему спутнику, для чего служат те или иные предметы. Над постелью висела разрисованная ткань из тех, которые обычно вешают на стену как ковер или над кроватью как полог. Яркими красками на ней был изображен цветущий весенний сад и среди растений геральдические чудовища. Лусеро обнаружила, что ее хозяин, подобно женщине, питает страсть к роскоши, к дорогим тканям, драгоценностям и духам. На его столе были расставлены разные стеклянные пузырьки, купленные в Севилье или Гранаде у мавританских торговцев духами, бутылочки с крошечным отверстием сбоку для разбрызгивания душистой жидкости, которая пахла апельсином, розой или лилиями. Адмирал пропитал ею свою одежду, книги и даже бумагу, на которой писал.

На том же столе лежала толстая книга в кожаном переплете, в которую он ежедневно вносил свои записи о путешествии. Едва только флотилия миновала отмель Сальтес, Лусеро увидела, как он вошел в каюту, открыл эту книгу, еще совсем чистую, и только что очинённым пером поставил крест наверху первой страницы, а под ним написал: «In nomine domine nostrum Jesu Christi». [81] Во имя господа нашего Иисуса Христа (искаж. лат,). И в последующие дни он заносил туда все, что происходило на судне и на море.

Фернандо присел на корточки возле двери, заметив, что дон Кристобаль еще не лег и ходит по каюте. Много раз он и его тень мелькали перед дверью и удалялись то в ту, то в другую сторону. Тихое бормотанье сопровождало его шаги.

Девушка еще тише продолжала давать разъяснения своему другу:

— Он молится; у него в руках четки. Каждый вечер он перебирает их, молясь перед сном, а днем читает по молитвеннику, не хуже священника. Иногда мне кажется, что он беседует с распятием, которое висит около его кровати. Должно быть, это и впрямь так, потому что я слышу, как он разговаривает вслух, когда никого нет в комнате.

Колон остановился и опустился наконец в кресло, обитое кожей с золотыми гвоздями, стоявшее возле стола. Его лицо было обращено прямо к Фернандо, который теперь мог из своего темного угла хорошенько разглядеть его. Тройной огонек ночника, который стоял на столе, но не был виден молодому матросу, озарял своим розоватым светом лицо Колона, отчего его естественный румянец ярче, а седые волосы — еще белее.

Эта голова с большим лбом и выдающимися скулами отбрасывала огромную тень на всю стену каюты, словно принадлежала какому-то гиганту.

Он слегка щурился, как бы желая сосредоточиться на своих мыслях, не дать им ускользнуть. Из-под вздрагивающих век голубые глаза горели золотистым огнем. Эта задумчивая неподвижность казалась величественной молодым людям, в восхищении следившим за ним.

— И так каждый вечер, — продолжала шептать Лусеро. — Я думаю, что в эти часы он неслышно говорит с богом, прося у него указаний, чтобы правильно вести нас.

И оба, почувствовав вдруг некий священный трепет, отошли от двери, чтобы больше не смотреть на своего господина.

Другие лица, помещавшиеся в кормовой башне, отнюдь не внушали такого уважения Андухару. Он ненавидел, сам не зная за что, сеньора Перо Гутьерреса, которого другие корабельные слуги считали самым важным лицом после адмирала. В конце концов он уразумел причину своей ненависти. Бывший королевский буфетчик смотрел на пажа своего друга дона Кристобаля как на своего собственного и грубо обращался с ним, словно, сам того не зная, отвечал этим на неприязнь, которую испытывал к нему Куэвас.

Льстивый дворецкий во всем потакал этому человеку, стараясь угодить ему, и изощрялся в издевательствах над хрупким слугой.

Лусеро, разговаривая наедине с Фернандо, жаловалась на них обоих.

Ее настоящий хозяин относился к ней с рассеянной доброжелательностью и хотя, будучи вечно во власти навязчивых мыслей, обычно даже не замечал присутствия пажа, он все же всегда был склонен заступаться за него и резко обрывал дворецкого, когда тот осмеливался жаловаться на Лусеро. Хуже всего с ней обращался этот богатый выскочка, присоединившийся к экспедиции в последнюю минуту; он словно угадывал в маленьком паже что-то неестественное, что приводило его в ярость и вызывало его нападки; Педро Террерос, по-видимому, разделял эти чувства.

Этим двум наглецам, свободным от забот, обременявших Колона, легче было разоблачить обман мнимого слуги. Они чувствовали неладное, но не могли отдать себе отчет в своих догадках. Возможно, что их враждебность являлась извращенным выражением желания, смутно возбуждаемого присутствием женщины.

Фернандо следил за обоими, предчувствуя опасность, особенно со стороны Перо Гутьерреса. Террероса он ставил на второе место, как простого помощника этого отталкивающего человека. А между тем именно он-то и позволял себе особенно грубо обращаться со слабым слугой.