Висенте Бласко Ибаньес - В поисках Великого хана

Колон предполагал отправиться к Великому Хану сейчас же по возвращении этих послов; он хотел посетить огромные города Китая, который, казалось ему, был где-то совсем под боком. 1 ноября, после целого дня лавирования, ибо дули неблагоприятные ветры, ему удалось наконец приблизиться к берегу, и он приказал двум лодкам подойти к тому месту, где виднелись дома; но матросы нашли поселок пустым, и хотя они провели в нем немало времени, ни один индеец так и не показался им на глаза.

Лодки ни с чем воззратились к своим кораблям, и, после того как команды их пообедали, снова направились к суше, взяв с собою на этот раз индейца из числа тех, кого обычно использовали при высадке на берег как глашатаев. Индеец, бегая по прибрежному пляжу, принялся громко кричать, призывая спрятавшихся сородичей отбросить всякий страх перед белыми, ибо белые — добрый народ: никто еще не видел от них до сих пор ни малейшего зла, и они отнюдь не подчинены их обидчику и поработителю Великому Хану, мало того — жители островов, которые они посетили, получили от них множество подарков.

Наконец откуда-то из укрытия вышли двое индейцев. Взяв за руки человека, кожа которого была такого же цвета, как и их собственная, они привели его в хижину, куда собрались наиболее влиятельные и видные мужчины поселка, чтобы послушать его. В результате этого совещания из прикрытий на берегу выплыло шестнадцать битком набитых людьми каноэ, которые направились к трем кораблям.

Туземцы, как всегда, предлагали хлопковую пряжу и всякие безделушки, но моряки были сыты по горло такими подарками, а адмирала интересовало только одно — есть ли тут золото, которое они называли «нукай». Весь остаток этого дня вокруг кораблей сновало множество каноэ, и испанцы тоже безбоязненно высаживались на берег.

С помощью знаков туземцы объяснили — так, по крайней мере, понял их Колон и наиболее влиятельные из его спутников, — что не позже чем через три дня сюда явятся из внутренних областей многочисленные купцы, которые купят у белых все привезенные ими товары и сообщат сведения об их короле, проживающем внутри этой страны на расстоянии четырех дневных переходов отсюда.

Покорность индейцев по отношению к вышедшим из моря белым людям, которые им представлялись всесильными колдунами, их способность к подражанию и изумительная память, позволявшая им повторять вслед за говорящим непонятные им слова, были сочтены адмиралом и его спутниками как отличные задатки для восприятия откровений христианской религии.

Матросы, общаясь с индейцами, произносили, случалось, слова католических молитв, воздев к небу руки, и краснокожие с легкостью заучивали эти молитвы, повторяя их с теми же смиренными жестами и осеняя себя крестным знамением; это позволило Колону прийти к выводу, что они «не исповедуют какой-либо определенной религии и их без труда можно превратить в добрых христиан».

Язык этих людей был таков же, как на всех остальных островах, и индейцы, взятые Колоном на Гуанаани, хорошо понимали индейцев Кубы. Неудобство, однако, заключалось в том, что ни тем, ни другим не удавалось, за исключением, быть может, нескольких считанных случаев, удовлетворительно объясняться с белыми.

Поскольку мы склонны улавливать в речах собеседника, если эти речи нам непонятны, лишь отвечающее нашим собственным мыслям, то в рассказах индейцев Колон находил и Великого Хана и его изобилующие несметными сокровищами области. Теперь он узнал, что народы этой земли называют Великого Хана Кавила, а провинцию, в которой он чаще всего проживает, — Бафан.

Пинсон и другие молча слушали Колона, не решаясь оспаривать эту азиатскую географию, почерпнутую адмиралом из книг, которых сами они не читали. Все же, сравнивая иной раз примитивную жизнь этих людей с той восточной роскошью, которую адмирал надеялся вот-вот встретить, Мартин Алонсо хмурился, словно его раздумья омрачались мучительными сомнениями.

— Всегда голые люди, — говорил Мартин Алонсо. — Ни одного города, ни одного каменного строения, ни вьючных животных, ни стад, ни больших кораблей! Где же конница Великого Хана?

Эти сомнения подчиненного, которые адмирал больше угадывал, нежели слышал, усиливали возникший между ними разлад.

Даже в самые трудные дни нищеты и других невзгод дон Кристобаль бывал раздражителен и нетерпим со всеми, кто позволял себе оспаривать его мнения. Только необходимость снискать благосклонность влиятельных лиц, которые могли оказать ему поддержку и покровительство, заставляла его обуздывать бешеный нрав, соразмерять и смягчать речи, принуждая быть поневоле любезным и говорить спокойно и тихо, чтобы как-нибудь не выдать себя, не обнаружить свой настоящий характер.

Однако теперь, видя себя победителем, украшенным заслуженными почетными званиями и привилегиями, Колон счел, что ему незачем больше сдерживаться, и, не стесняясь, стал всячески важничать, с презрительной снисходительностью относясь к подчиненным.

Он возненавидел маэстре «Санта Марии» Хуана де ла Коса за то, что тот жил подле него. Ему казалось крайне оскорбительным, что простой штурман с несносною независимостью берет на себя смелость думать по-своему, не желая ограничиться положением ничтожного подчиненного. То, что Хуан де ла Коса на протяжении всего путешествия ведет подробные записи курса флотилии, закладывая тем самым основы будущей навигационной карты, он считал чуть ли не воровством, так как по его мнению этот путь в Индии должен остаться тайною, известною лишь ему одному. Недаром же назначили его адмиралом моря Океана и вице-королем всех земель, какие только будут им найдены.

Что до Пинсонов, то хотя он встречался с ними значительно реже, его неприязнь к ним была, пожалуй, еще острее.

Для людей с подозрительным и замкнутым характером воспоминание об оказанных им одолжениях и услугах — сущая пытка, и, подобно вину, которое скисает в старых мехах, у таких людей давнишняя благодарность превращается в неприязнь.

Флотилия, снаряженная для географических открытий, не была по-настоящему военной эскадрой. Королевская чета лишь частично оплатила расходы. Без финансовой поддержки и личного содействия братьев Пинсонов флотилия никогда бы не снялась с якоря в Палосе. Это была экспедиция, организованная на вольных началах людьми, вся жизнь которых была связана с морем. Записывались в нее моряки вполне добровольно, и большая часть записавшихся пошла на это из привязанности к сеньору Мартину Алонсо.

Колон и Пинсон, хотя и именовались, принимая во внимание пользу службы и требования дисциплины, один адмиралом, другой — капитаном, были на самом деле двумя компаньонами, причем второй вложил в это предприятие гораздо больше, чем первый. Впрочем, с того самого дня, когда они сошли на берег со своими знаменами на острове Гуанаани, Колон резко и решительно изменил свое обращение с моряками флотилии. Теперь он стал адмиралом и не мог допустить, чтобы оба подчиненных ему капитана что-нибудь советовали ему как компаньону, вмешивались в дела флотилии или входили в обсуждение предписаний относительно курса и порядка следования кораблей, основываясь на том, что в продолжение этого путешествия он не раз обращался к ним — многоопытным морякам за поддержкою и советами.