Висенте Бласко Ибаньес - В поисках Великого хана

Теперь он знал решительно все на свете и воспринимал как проявление непочтительности со стороны тех, кто за несколько недель перед этим были его товарищами, если они выступали хотя бы с самыми мелкими замечаниями, относящимися к его единоличным распоряжениям., Путешествие стало военным походом, а флотилия — королевской эскадрон. Компаньонов в коммерческом предприятии больше не было; все теперь в равной степени зависели от его не подлежащего обсуждению слова, и малейшее возражение стало дисциплинарным проступком.

Тщеславие подстрекало его иногда на весьма странные притязания. Он поражался, как это Пинсоны позволяют себе разговаривать с ним прежним тоном, пусть почтительным, но, вместе с тем, и чрезмерно непринужденным, какой свойствен тем, кто вместе поставил на карту и жизнь и свое состояние ради осуществления географического открытия, представлявшего коммерческий интерес. И чтобы пресечь эту фамильярность, Колон, разговаривая с Пинсонами из знаменитого палосского и могерского рода, которые были и остались морской душой экспедиции, всякий раз становился все суше и жестче при встречах с ними, все более кратким в речах и более хмурым.

Высаживаясь на берег, Мартин Алонсо обследовал сушу с меньшей созерцательностью и большей практичностью, нежели адмирал. Пока Колон поднимался вверх по реке или высаживался из шлюпки, чтобы проникнуть в заросли, восхищаясь прохладными и благоухающими рощами, слушая пение птиц, особенно местного соловья — синсонте, капитан «Пинты» успевал обойти эту землю вдоль и поперек в поисках азиатских пряностей, без которых экспедиция превращалась в убыточное и бесполезное предприятие, так как рассчитывать на золото, по-видимому, больше не приходилось.

В пятницу 2 ноября покинули корабли двое послов, отправленных адмиралом к «великому королю», проживавшему во внутренних областях страны. Вместе с Луисом Торресом и Родриго де Хересом ушли в качестве проводников двое индейцев, один — из тех, которых Колон возил с собой от самого Гуанаани, а второй — из обитателей хижин на берегу реки, в устье которой каравеллы бросили якоря.

Адмирал снабдил своих послов в качестве денег некоторым количеством бус, на которые они могли бы купить себе пищу, если б в этом оказалась нужда, определив им шесть дней на дорогу туда и обратно. Он также дал им образцы разных пряностей, чтобы они могли использовать их для сравнения, если натолкнутся в пути на такие же. И так как политическая сторона экспедиции занимала его мысли не меньше коммерческой, он вручил отправляемым им послам инструкции, содержавшие в себе указания, как следует расспрашивать о короле этой земли и как они должны говорить, представ перед ним, как надлежит передать королю предназначенный для него подарок и как показать послание, предоставлявшее дону Кристобалю полномочия посла их высочеств во всех без исключения землях на противоположном берегу моря Океана.

Он рекомендовал, наконец, еврею-полиглоту из Мурсии и матросу из Айамонте, плававшему у побережья Гвинеи, применить искусную дипломатию, с тем чтобы выяснить в первую очередь, союзник ли Великого Хана тот индейский монарх, с которым они рассчитывают встретиться, или, напротив, враг, и уже в зависимости от этого вести себя так или иначе во время предполагаемых переговоров.

После ухода послов адмирал в ту же ночь с помощью квадранта «взял высоту» и заявил, что, по его подсчетам, они прошли от острова Иерро тысячу сто сорок две лиги, — на самом деле тысячу пятьсот шестьдесят, — и что место, где он находится, то есть Куба, материковая земля, а вовсе не остров.

О последнем Колон говорил с непоколебимой уверенностью. Почва, попираемая его ногами, была почвой Азии. Быть может, это была какая-нибудь отдаленная и малоцивилизованная провинция во владениях Великого Хана, куда лишь время от времени заглядывали его купцы и капитаны его кораблей, но все же это была Азия.

Индейцы в беседе с Колоном упоминали об острове, который они чаще всего называли Бойо. В действительности в таком понимании этого слова виноваты сами испанцы, которые, слыша, как туземцы без конца повторяют слово «бойо», — так на некоторых островах называют дома, — решили, будто это название какого-то острова. Позднее недоразумение выяснилось, и Колон понял, что настоящее название острова — Бабеке (речь шла об острове Гаити, названном впоследствии Эспаньолой).

На Бабеке золота — непочатый край, и еще есть жемчуг. Некоторые пожилые туземцы из поселения на берегу той кубинской бухты, в которой стояли на якоре испанские корабли, утверждали, будто жители Бабеке, и мужчины и женщины, носят золото и на шее, и на руках, и на ногах, и не только золото, но и множество вязок жемчуга. Выкладывая подробности об этом острове несметных сокровищ, индейцы неизменно указывали рукой на юго-восток, почти в том направлении, куда надлежало бы плыть испанцам, возвращаясь на родину.

Колон проникся уверенностью, что яркий луч истины осветил его географические концепции.

Бабеке, без сомнения, и есть остров Сипанго, оставленный ими у себя за спиной, прежде чем они прибыли к этому побережью материковой земли, принадлежащей к Азии и к владениям Великого Хана.

Нужно повернуть носы каравелл так, словно они отплывали в Испанию.

Теперь он знал, где же этот Сипанго — «остров с золотыми кровлями»; следовало как можно скорее отправиться к этому острову, отложив обследование материковой земли на будущее.

О том, как Лусеро, наглотавшись дыма тлеющей головешки, заболела на суше морской болезнью и как она и Фернандо повторили первые шаги Адама и Евы.

Пока двое белых шагали в качестве послов адмирала внутрь страны, сам он решил использовать якорную стоянку в этом своего рода озере, образуемом рекой при ее впадении в море, в этой превосходной, глубокой гавани без подводных камней и с отличным пляжем, чтобы вытащить на берег корабли.

Он вошел со своей флотилией в этот разлив, поднявшись до того места, где вода стала пресной. Высадившись, Колон поднялся на пригорок, чтобы рассмотреть оттуда окрестности, но ничего не увидел из-за густых лесов, как всегда свежих и благоуханных. Воздух здесь был насыщен запахами ароматических трав, и зеленое лоно рощ, оглашаемое немолчным пением птиц, трепетало от зари до зари.

Сразу же на плотах и в челноках появились индейцы, чтобы получить погремушки и вязки стеклянных бус в обмен на все ту же хлопковую пряжу и сети, в которых они спали, — гамаки.

В воскресенье 4 ноября адмирал на рассвете сел в свою шлюпку и велел отвезти себя на берег, где он хотел пострелять из арбалета птиц, пение которых так услаждало его накануне.