Юрий Дольд-Михайлик - У Черных рыцарей

Фред стал рассказывать о своих впечатлениях от испанской столицы. Агнесса то утвердительно кивала головой, то живо возражала, мешая испанские и итальянские слова. Всякий раз, допустив ошибку, молодая женщина весело смеялась, извинялась, чтобы снова через минуту сбиться с итальянской речи на испанскую.

Это, может, и затрудняло взаимопонимание, но делало беседу весёлой, непринуждённой.

Вскоре к разговору Фреда и хозяйки присоединился и Воронов. Он ругал мадридский климат, а заодно и испанцев, которые выбрали для своей столицы столь неудачное место, противопоставлял Мадриду Рим, где ещё в молодости прожил несколько лет, старался вовлечь в спор с Агнессой падре Антонио и Нунке.

Однако падре и начальник школы были озабочены собственным спором. О чём шла речь, Фред не понимал – они сидели в противоположном углу комнаты и разговаривали вполголоса. Но лица у обоих были недовольные, в тоне чувствовалась неприязнь.

– Уважаемая патронесса, – указал на них глазами генерал. – Эти двое опять что-то не поделили. Ещё недавно были друзьями, а теперь… Что между ними произошло?

– Просто они очень разные. Падре превыше всего ставит потребности духа и поэтому считает, что все дела в мире должна вершить наша святая церковь. А Нунке противник этого. Он утверждает, что заповеди теперь пишут не апостолы и святые, а воины… Сеньор генерал, разве так может быть? Ведь они написаны раз и навсегда. Они едины и вечны, как солнце над землёй!

– Солнце тоже не вечно, милая патронесса! А написанное человеком и подавно. Не стоит ломать голову над разными теологическими тонкостями. Поэтому я предлагаю…

– Тео… логическими? Что это значит, сеньор генерал? – Лицо молодой женщины, недавно такое оживленное, теперь стало серьёзным, глаза глядели вопросительно и чуть растерянно.

– Пусть вам объясняет это ваш духовник, иначе Шульц подумает, что в этом доме угощают лишь разговорами. А я ведь обещал ему стакан хорошего вина. Если к этому вы добавите и…

– Господин Воронов, прошу вас!.. – остановил его Фред.

– Нет, нет, сеньор генерал прав. Я мигом! Простите, герр Шульц, вы сами были немного виноваты, заговорив о Мадриде…

Быстро поднявшись, Агнесса вышла из комнаты. В коридоре застучали её каблучки, потом послышалось, как она звала:

– Пепита! Пепита!

Склонив голову набок, Воронов с явным удовольствием прислушивался к переливам её голоса.

– Прирождённая певица! Вы только вслушайтесь: слышите, как музыкально звучит каждый слог, словно вздымается вверх, а потом спадает округлая волна. Вот вам и «вобла»! Что скажете теперь?

– Красивая и, кажется, очень милая женщина. Просто не верится, что она занимается политикой.

– Агнесса и политика? – генерал рассмеялся. Да она так же далека от неё, как самая далёкая звезда от нашей грешной земли…

– Чем же тогда объяснить её роль в школе?

– Овечка, которая, спасая своего ягнёнка, неосторожно выскочила из кошары и попала к волкам.

– А что, если с эзоповского языка перевести на обычный, общепринятый?

– Расскажу когда-нибудь наедине. Сейчас не время и не место. – Воронов тяжело поднялся и прошёлся по комнате.

Теперь, когда Агнесса ушла и разговор между ней, Фредом и генералом оборвался, голоса Нунке и падре стали слышнее.

– А я вам говорю, что честолюбие в сутане самый страшный вид честолюбия, – сердито доказывал Нунке. – Ведь человек светский находит развлечение в женщинах, вине, картах, увлекается спортом или охотой… Ему есть куда направить излишек своей энергии. Для особы же духовного сана…

– Нам тоже есть куда направить свою энергию и силы. Например, на дела милосердия и просветительства. К тому же припомните, следом за завоевателями всегда шли миссионеры. Они закрепляли добытое, завоёванное. И разве не естественно, не законно, если они требуют своей доли?

– Доля может быть разной.

– Эта доля должна быть достаточной для того, чтобы приумножить славу церкви и её возможности.

– Славу церкви или славу её служителей?

– А разве у вас, светских, не успехи полководцев прославляют армию?

– Хватит об этом! Повторяю ещё раз: сейчас школа не имеет возможности удовлетворить ваши требования.

Нунке поднялся и открыл дверь на веранду. Солнце уже склонялось к горизонту. Из сада повеяло едва ощутимой прохладой. Сильнее запахли цветы, раскрывая свернувшиеся за день лепестки.

– Может быть, спустимся в сад? – предложил падре. – Наш гость ещё не знает, какой прекрасный вид открывается из беседки.

– Вы идите, а меня воротит от всех этих пейзажей. – Воронов уселся в соломенное кресло на веранде. – Намозолили они мне глаза за всю жизнь. Все эти ваши ландшафты я бы променял на вывеску первой попавшейся корчмы в самом грязном закоулке города.

Нунке вздохнул.

– Я тоже лучше посижу. Моему сердцу милы лишь типично немецкие пейзажи.

Фред и падре спустились в сад. Он был небольшой, немного запущенный. Но повсюду множество цветов, у дома – садовых, дальше в траве – диких.

– Это единственная радость нашей маленькой больной, – пояснил падре.

– А что с девочкой?

– Вряд ли когда-нибудь она встанет на ноги, – печально покачал головой падре, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.

Вообще разговор не клеился. На вопросы Фреда падре отвечал коротко и невнимательно, видно было, что у него из головы не выходит спор с Нунке.

Когда они вернулись с прогулки, на веранде уже никого не было, а в комнате гостей ждал сервированный к ужину стол. Вокруг него суетилась старенькая служанка, расставляя блюда, и медленно похаживала Агнесса, что-то передвигая и переставляя.

– А почему вы меня не познакомите с нашим гостем? – прозвучал сбоку нетерпеливый детский голос.

Только теперь Фред заметил, что чуть в стороне, в уютном уголке, отгороженном вьющимися комнатными цветами и небольшим экраном, в специальном медицинском кресле-коляске сидит девочка. Несмотря на летний вечер, её светло-серое, украшенное тонкими кружевами платье было застёгнуто до самого горла, а ноги плотно укутаны клетчатым пледом, край которого нервно теребили длинные детские пальчики. Нетерпение оживило её до прозрачности бледное личико, обрамлённое пушистыми белокурыми волосами. Не заплетённые в косы, а только перевязанные лентой, они длинными прядями ниспадали на грудь. Глаза девочки, такие же большие, как у матери, но более светлые, смотрели требовательно, даже чуть сердито.

– Если никто не догадался нас познакомить, давайте сделаем это сами, – серьёзно предложил Фред, подходя к больной. – Как хорошо, что и вы говорите по-итальянски! Вас зовут Иренэ?

– Угу! Только не пожимайте мне руку так крепко, как дедушка Воронов, а то я и с вами начну ссориться.