Мария Шиповская - Сокровища Королевского замка

— Что это такое?

— Что это значит?

— Выходит, стены Замка еще стоят, а они уже сейчас планируют на его месте строительство своего Зала конгрессов.

— Планируют. Но не «сейчас», — подчеркнул профессор. — То, что вы видели, это приложение к знаменитому проекту Пабста, подготовленному группой архитекторов из Вюрцбурга. Экземпляр этого плана я видел в Варшаве еще в первую военную зиму…

— Они уже тогда?

— Наверно, еще раньше. До войны. Столь детальная разработка проекта требует немалого времени.

— Значит, они еще до войны решили…

— …превратить нашу миллионную Варшаву в провинциальный стотысячный немецкий городок. Это предусматривал план Пабста. «Превратить». Вы понимаете, что означает это деликатное слово: превратить?! Это означает: разрушить дома, а людей… людей…

Тут в разговор включился Стасик:

— Я слышал как-то, брехали по мегафону, что Варшава разрушена потому, что мы в тридцать девятом году оборонялись. Некоторые соседки поверили, повторяли. А сегодня, глядя на этот план, я думаю, если б мы не оборонялись, не боролись за свое польское, нас наверняка уничтожили бы еще скорее, еще более жестоко, без всякой жалости…

— Верно. Прежде чем в этой войне прозвучал первый выстрел, они нас уже приговорили. Меня. Вас, пан Станислав. Этих детей. Наш Замок. Наше государство. Наш народ. Обрекли на физическое уничтожение или на моральную смерть. Оставили б в живых только тех, кого сумели бы подчинить, превратив в тупых, безвольных двуногих скотов. Недаром один из тезисов гитлеровской политики гласит: «Отнимите у народа, побежденного народа, памятники прошлого, и во втором поколении он перестанет быть нацией». Мы остаемся нацией, пока существуют памятники прошлого, пока мы относимся к ним с уважением…

Неожиданно дверь открылась, и в комнату влетел пан Рущик. Он ловил воздух открытым ртом, его торчащие усы казались восклицательными знаками.

— Пан профессор! Немец роется в картотеке с негативами!

— Какой немец? Кто?

— Он дал карточку, чтобы я отнес швабу-директору… Директора нет, говорю. Тогда он взял ключ от его кабинета, вошел туда и скорее к картотеке, похоже, он хорошо знает, где и что…

Профессор только кинул взгляд на протянутую карточку:

— Доктор Герхард Саппок!.. Помню его!

Спокойно, но решительно он подошел к обитой коричневой кожей двери, ведущей в соседнюю комнату.

Дверь осталась открытой, и они могли увидеть немца в мундире, стоящего у ящичков с картотекой, у тех самых ящичков, куда несколько минут назад профессор вложил негативы с документацией Замка.

Профессор что-то сказал по-немецки. Гость раздраженно ответил. Профессор вежливо, но твердо возразил.

— О чем они говорят? — тихонько шепнула Кристина.

— Немец сказал профессору, что ему нужны диапозитивы для доклада, который будет делать в Кракове немецкий профессор Беренс для самого господина Генерального губернатора и его окружения. Поэтому он подбирает нужные диапозитивы, и никто не имеет права в этом ему препятствовать.

— А что профессор?

— Потребовал письменной доверенности на получение диапозитивов. Ее у Саппока, конечно, нет.

Они видели, как профессор решительно отобрал у незваного гостя диапозитивы, задвинул ящик, закрыл шкаф, повернул ключ в замке и спрятал его в карман со словами:

— Ordnung muß sein!

— Должен быть порядок! — перевела для себя Кристина.

Гость рассвирепел.

— Herr Generalgouverneur, Herr GeneraIgouverneur! Господин генерал-губернатор, господин генерал-губернатор! — громко вопил он.

— Ordnung muß sein! — ровным, спокойным голосом отвечал профессор.

Немец в конце концов заявил, что пришлет требуемое письмо.

— Сделайте одолжение! — вежливо ответил профессор.

— Хайль Гитлер! — прощался немецкий историк, выбросив вперед сжатую в кулак руку.

— До свидания! — ответил по-польски профессор.

«Ученый»-грабитель ушел.

Вернувшись, профессор с улыбкой сообщил невольным свидетелям этой сцены:

— От кого бы бумага ни пришла, я отвечу, что этого недостаточно без подтверждения шефа. А мне известно, что он уехал на две недели. Если нажим усилят, я пошлю письменный запрос немецкому директору нашей Высшей технической школы — имею ли я право, в порядке исключения, без разрешения высшего начальства выдать диапозитивы. А я знаю, что он тоже уехал. Прежде чем они оба вернутся, вопрос уже наверняка будет неактуален…

— Не слишком ли вы рискуете, профессор?

— Надо. Так мы защищаемся. Должны защищаться.

— Однако сегодняшний визит эсэсовцев завершился для них успешно…

— Они забрали макет Замостья, потому что на их стороне была физическая сила… Но Замостье никогда не будет Гиммлерштадтом! Как бы не желали этого доктор Саппок и ему подобные…

— Вы сказали, что помните его.

— Еще бы! Он ведь уже до войны приезжал несколько раз в Польшу в составе делегации вместе с профессором Дагобертом Фреем из гитлеровского Восточного института, с венским ученым, доктором Йозефом Мюлльманом, с директором Дрезденской картинной галереи, доктором Гансом Поссе. Много их было. Искусствоведы. Притворялись нашими друзьями. Все осматривали. Стремились со всем как можно лучше познакомиться. Записывали…

— А потом?

— После капитуляции Варшавы я снова увидел их, теперь они выступали в новом качестве. На основе своих довоенных записей указывали немецким оккупационным властям на наиболее ценные объекты, чтобы их, якобы для сохранности, немедленно вывезли в рейх. Некоторые предметы попадали в частные коллекции. А некоторые были просто уничтожены, тоже, наверно, по их подсказке…

— Что они грабители, это я знаю. Но зачем было уничтожать? — спросил Стасик.

— Уничтожалось все то, что явно вступало в противоречие с их тезисами. Им бы хотелось, чтобы общественное сознание формировалось в соответствии с работами, которые они сейчас публикуют: «Немецкий облик старой Варшавы» или «Краков — пронемецкий город»…

— Но мы им не поверим! Мы не забудем правды! — не выдержала Кристина.

— Если бы они даже нас всех вздумали уничтожить! — добавил Стасик.

— Пока мы не стали на колени перед насилием победителя, до тех пор мы боремся. Пока, защищая свое достоинство, остаемся мыслящими людьми, мы побеждаем… — говорил профессор Захватович.

— Значит, так же будет и с Замком? Даже если враги разрушат его стены, Замок будет жить, пока мы живем и помним о нем?

— Да… Даже если они разрушат его стены, Замок будет жить, пока он жив в наших сердцах. Именно поэтому эти хрупкие, стеклянные негативы — наша охрана, щит, оберегающий все то, что в нас живет, спасение для нашей памяти польских собраний искусства и истории. Быть может, то, что мы сумеем спасти, лишь капля в море. Но иногда и капля может спасти…