Александр Дюма - Анж Питу

— Пусть приходят, пусть приходят! — вскричала королева с дикой радостью. — О, мы устроим им хороший прием!

— Подождите, ваше величество, — ответил Жильбер, — будьте осторожны, эти депутаты придут не одни.

— Кто же с ними придет?

— С ними придут двадцать тысяч солдат национальной гвардии.

— Национальная гвардия? — спросила королева. — Что это такое?

— Ах, ваше величество, не пренебрегайте ею: она станет силой; она будет решать, кто прав, кто виноват.

— Двадцать тысяч человек! — вскричал король.

— Но, ваше величество, — возразила королева, — у вас здесь десять тысяч солдат — они стоят сотни тысяч мятежников! Призовите их на помощь, призовите, говорю вам; двадцать тысяч мерзавцев постигнет достойная кара, это даст острастку всей революционной мрази; от нее и следа бы не осталось, если бы мне дали полную власть хотя бы на час.

Жильбер грустно покачал головой.

— О ваше величество, как вы обманываетесь, вернее, как вас обманули. Увы! Увы! Подумайте только: королева начинает гражданскую войну; только одна королева решилась на такое, за это ее до самой смерти презрительно называли чужестранкой.

— Как это я начинаю, сударь, почему это я начинаю? Разве это я ни с того ни с сего начала стрелять по Бастилии?

— Сударыня, — вмешался король, — вместо того чтобы советовать применить силу, прислушайтесь прежде к голосу разума.

— К голосу слабости!

— Послушайте, Антуанетта, — строго сказал король, — это же не пустяк — приход двадцати тысяч человек, в которых мы начнем палить из ружей.

Потом, обращаясь к Жильберу, сказал:

— Продолжайте, сударь, продолжайте.

— Ваше величество, избавьте короля и себя от этой ненависти, что разгорается в отдалении; от всего этого бахвальства, что при случае обращается в храбрость; от всей этой неразберихи во время сражения, исход которого неизвестен, — сказал доктор, — ваша мягкость способна ослабить опасность, а ваши решительные действия могут лишь усугубить ее. Толпа хочет прийти к королю, опередим ее: пусть король придет к толпе; пусть он, окруженный нынче своей армией, докажет завтра, что обладает отвагой и политическим умом. Эти двадцать тысяч человек, о которых мы говорим, могут победить короля; позвольте же королю в одиночку победить эти двадцать тысяч человек, ибо эти двадцать тысяч человек, ваше величество, и есть народ.

Король не удержался и одобрительно посмотрел на Жильбера, но Мария Антуанетта перехватила его взгляд.

— Несчастный! — сказала она Жильберу. — Вы что же, не понимаете, что значит присутствие короля в Париже на тех условиях, о каких вы говорите?

— Что оно значит?

— Оно значит — я одобряю; оно значит — вы правильно сделали, что перебили мою швейцарскую гвардию; оно значит — вы правильно сделали, что уничтожили моих офицеров, что предали огню и мечу мою прекрасную столицу; наконец, вы правильно поступили, что свергли меня с трона! Спасибо, господа, спасибо!

И презрительная усмешка мелькнула на губах Марии Антуанетты.

— Нет, ваше величество, — сказал Жильбер. — Вы ошибаетесь.

— Сударь!..

— Оно будет означать: народ страдал не совсем безвинно. Я пришел, чтобы простить; я — владыка и король; я стою во главе французской революции, как некогда Генрих Третий встал во главе Лиги. Ваши генералы — мои офицеры; ваши солдаты национальной гвардии — мои солдаты; ваши должностные лица — мои чиновники. Вместо того чтобы нападать на меня, следуйте за мной, если можете. Величие моего шага еще раз докажет, что я король Франции, преемник Карла Великого.

— Он прав, — печально сказал король.

— О, ваше величество, помилуйте! — вскричала королева. — Не слушайте этого человека, этот человек — ваш враг!

— Государыня, — сказал Жильбер, — его величество сам вам скажет, что он думает о моих словах.

— Я думаю, сударь, — заметил король, — что пока вы единственный, кто осмелился сказать мне правду.

— Правду! — воскликнула королева. — Что вы такое говорите, Боже правый!

— Да, государыня, — сказал Жильбер, — и поверьте, правда сегодня — единственный светоч, который может помешать трону и королевству низвергнуться в пропасть.

При этих словах Жильбер низко поклонился Марии Антуанетте.

Казалось, королева впервые была глубоко тронута. Но чем? Доводами доктора или его смирением?

Король с решительным видом встал. Он думал о том, как осуществить этот план.

Однако он не имел обыкновения что-либо предпринимать, не посоветовавшись с королевой, поэтому спросил:

— Сударыня, вы одобряете?

— Приходится, сударь, — отвечала Мария Антуанетта.

— Я не требую от вас самоотречения, сударыня, — нетерпеливо заметил король.

— Тогда чего же вы требуете?

— Я требую от вас убежденности, которая укрепила бы меня в моем решении.

— Вы требуете от меня убежденности?

— Да.

— О, если дело только за этим, то я убеждена.

— В чем?

— Что близится время, когда положение монарха станет самым безрадостным и самым унизительным положением, какое только существует на свете.

— О, вы преувеличиваете, — сказал король. — Безрадостным — допускаю, но уж никак не унизительным.

— Сударь, короли, ваши предки, оставили вам невеселое наследство, — печально сказала Мария Антуанетта.

— Да, — согласился Людовик XVI, — наследство, которое вы имеете несчастье разделить со мной, сударыня.

— Позвольте, государь, — быстро возразил Жильбер, в глубине души очень жалевший королевскую чету, — я полагаю, что вашему величеству не суждено увидеть такое страшное будущее, как вы себе представляете. Деспотическая монархия закончилась, начинается конституционная власть.

— Ну, сударь, — сказал король, — разве я такой человек, какой нужен для того, чтобы основать подобную власть во Франции?

— Почему бы и нет, ваше величество? — возразила королева, несколько ободренная словами Жильбера.

— Сударыня, — снова заговорил король, — я человек ученый и здравомыслящий. Вместо того чтобы стараться видеть все в розовой дымке, я вижу ясно и знаю доподлинно все, что мне нужно знать, чтобы управлять этой страной. Как только меня лишают неограниченной власти, как только я превращаюсь в заурядного человека, беззащитного перед лицом мира, я теряю всякую видимость силы, которая единственно и была необходима правительству Франции, поскольку, по правде говоря, Людовик Тринадцатый, Людовик Четырнадцатый и Людовик Пятнадцатый прекрасно держались благодаря этой видимости силы. Кто нужен сегодня французам? Господин. Я чувствую себя способным только на то, чтобы быть отцом. Что нужно революционерам? Меч. Я не чувствую в себе силы нанести удар.

— Вы не чувствуете в себе силы нанести удар! — вскричала королева. — Нанести удар людям, отбирающим имущество у ваших детей, людям, желающим обломать одно за другим все зубцы на короне Франции — короне, венчающей ваше чело?