Александр Дюма - Анж Питу

— Как, — удивился он, — королева уже встала?

— О, давно, ваше величество.

— Она все еще больна?

— Нет, ваше величество.

— И чего хочет от меня королева в столь ранний час?

— Ее величество не сказала.

Король съел легкий завтрак — бульон и немного вина — и пошел к Марии Антуанетте.

Он застал ее одетой словно для церемониального выхода — красивую, бледную, величавую. Мария Антуанетта встретила мужа той холодной улыбкой, какая, подобно лучу зимнего солнца, озаряла толпу на больших приемах во дворце.

Король не заметил грусти, таящейся во взгляде и улыбке королевы. Он уже приготовился к тому, что Мария Антуанетта будет противиться решению, принятому накануне.

«Опять какой-нибудь новый каприз», — подумал он и нахмурился.

Королева с первых же слов укрепила в нем это подозрение.

— Государь, — сказала она, — я долго думала о нашем вчерашнем разговоре.

— Ну вот! — воскликнул король.

— Прошу вас, отошлите всех, кроме самых приближенных.

Король, ворча, приказал своим офицерам удалиться.

С их величествами осталась только г-жа Кампан.

Тогда Мария Антуанетта, сжав своими прекрасными руками руку мужа, спросила:

— Почему вы совсем одеты? Это плохо!

— Почему плохо? Почему?

— Разве я не просила вас зайти ко мне прежде, чем вы оденетесь? А вы пришли в кафтане и при шпаге. Я надеялась увидеть вас в халате.

Король взглянул на нее с удивлением.

Прихоть королевы пробудила в нем череду странных мыслей, совершенно новых и потому еще более невероятных.

Первое, что он почувствовал, было недоверие и тревога.

— Что с вами? — спросил он королеву. — Вы хотите снова отложить или нарушить наш вчерашний уговор?

— Нимало, государь.

— Умоляю вас, перестаньте шутить! Дело слишком важное. Я должен, я хочу ехать в Париж; я более не могу от этого уклоняться: моя свита предупреждена, люди, которые будут меня сопровождать, назначены еще вчера вечером.

— Государь, я вовсе не собираюсь вам мешать, однако…

— Подумайте, — сказал король, постепенно воодушевляясь и храбрясь, — подумайте, ведь известие о том, что я еду в Париж, уже, должно быть, дошло до парижан, они приготовились к встрече, они ждут меня, и если добрые чувства, что, по слухам, вызвал мой предстоящий приезд, сменятся гибельной враждебностью… Подумайте, наконец…

— Но, государь, я не спорю с вами, я покорилась еще вчера и не отступаюсь от своих слов сегодня.

— Тогда, сударыня, зачем эти околичности?

— Я говорю без всяких околичностей.

— Простите, но тогда к чему эти вопросы о моем платье, о моих планах?

— О платье я в самом деле говорила, — отвечала королева, силясь улыбнуться, но улыбка ее постепенно гасла, становилась все более печальной.

— Чем же вам не нравится мое платье?

— Я хотела бы, сударь, видеть вас без кафтана.

— Он не идет мне? Этот лиловый шелковый кафтан? Но парижане привыкли меня в нем видеть; им нравился на мне этот цвет, с которым к тому же хорошо сочетается голубая орденская лента. Вы и сами не раз говорили мне об этом.

— Я ничего не имею против цвета вашего кафтана, государь.

— Тогда в чем дело?

— В подкладке.

— Право, ваша улыбка так загадочна… подкладка… что за шутки!..

— Увы, я уже не шучу.

— Так! Теперь вы щупаете мой камзол, он вам тоже не по душе? Белая тафта с серебром, вы мне сами вышивали кайму, это один из моих любимых камзолов.

— Против камзола я также ничего не имею.

— Какая вы странная! Что же вас смущает: жабо, вышитая батистовая рубашка? Разве я не должен был одеться как можно тщательнее перед отъездом в свой славный город Париж?

Мария Антуанетта горько улыбнулась; нижняя губа Австриячки, предмет стольких насмешек, надменно выпятилась, словно наполнившись всеми ядами гнева и ненависти.

— Нет, государь, — сказала она, — я не корю вас за ваш красивый наряд, я говорю лишь о подкладке, о подкладке — и только!

— Подкладке моей вышитой рубашки? Да объяснитесь же наконец?

— Ну что ж! Слушайте! Король, которого ненавидят, король, который становится помехой, готов броситься в самую гущу семисот тысяч парижан, упоенных победами и своей революцией; поэтому королю, хотя он и не средневековый рыцарь, не повредили бы добрые железные латы и шлем с забралом из доброй миланской стали; он должен быть неуязвим для пуль, стрел, камней, ножей.

— В сущности, вы правы, — задумчиво сказал Людовик XVI, — но, милая моя, я не Карл Восьмой, не Франциск Первый и даже не Генрих Четвертый; нынешняя монархия беззащитна под покровом бархата и шелка, я пойду словно бы нагишом в моем шелковом кафтане, более того, на мне будет настоящая мишень, вот здесь, прямо на сердце, — мои ордена.

Королева издала приглушенный стон.

— Государь, — сказала она, — поговорим серьезно. Вы увидите, увидите, что вашей жене не до шуток.

Она сделала знак г-же Кампан, оставшейся в глубине комнаты, и та достала из ящика шифоньера какой-то продолговатый, широкий и плоский предмет в шелковом чехле.

— Государь, — продолжала королева, — сердце короля принадлежит прежде всего Франции, это верно, но я свято верю, что оно принадлежит также его жене и детям. Я не хочу подставлять это сердце вражеским пулям. Я приняла свои меры, чтобы уберечь от опасности моего мужа, моего короля, отца моих детей.

С этими словами она вынула из шелкового чехла кольчугу из маленьких стальных колечек, сплетенных с таким чудесным искусством, что гибкая и упругая кольчуга казалась сшитой из арабского муара.

— Что это? — спросил король.

— Поглядите, государь.

— По-моему, кольчуга.

— Вот именно, государь.

— Кольчуга, доходящая до самой шеи.

— С маленьким воротничком, предназначенным, как видите, для того, чтобы прятаться под воротником камзола или под галстуком.

Король взял кольчугу в руки и стал с любопытством разглядывать ее.

Королева обрадовалась этому благосклонному вниманию.

Ей казалось, король любовно считает каждое колечко в этой чудесной сети, струящейся в его руках с податливостью шерстяного трико.

— Какая великолепная сталь! — восхитился он.

— Не правда ли, государь?

— И дивная работа!

— Не правда ли?

— Действительно, я даже не знаю, как вам удалось раздобыть такое чудо!

— Я купила ее вчера вечером у одного человека; он давно предлагал мне ее на случай военного похода.

— Чудесно, чудесно! — повторял король, любуясь кольчугой с видом знатока.

— Она вполне сойдет за жилет от вашего портного, государь.

— Вы полагаете?

— Примерьте.

Король не сказал ни слова; он сам снял свой лиловый кафтан.