Джеймс Купер - В Венеции

Отец Ансельм подал ей знак следовать за ним.

Он повел Джельсомину в ту часть дворца, которая была отведена для правителя республики.

Отец Ансельм, благодаря своей одежде и решительному характеру, беспрепятственно дошел до частных покоев дожа, жившего под охраной в отдельной части дворца. Часовые не задерживали его. Таким образом, монах и его спутница очутились, наконец, в прихожей дожа, куда многие безуспешно старались проникнуть, употребляя для этого всевозможные средства.

В эту минуту там находилось два или три низших придворных служителя. Один из них быстро поднялся при виде незнакомцев. Видно было, что он был смущен их неожиданным появлением.

— Боюсь, что мы побеспокоим его высочество, — сказал отец Ансельм.

— Вам это известно больше, чем мне, но…

— Не будем терять времени в бесполезных разговорах. Проведи нас, пожалуйста, в кабинет его высочества.

— Без предварительного доклада туда запрещено вводить…

— Но ты видишь, что здесь не обыкновенная аудиенция. Пойди доложи дожу, что монах, которого он ждал, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

— Разве его высочество сделал распоряжение?..

— Скажи ему, что время не терпит, что час, когда должен погибнуть невинно осужденный, приближается.

— Что тебе надо, Марко? — спросил дож, когда к нему вошел слуга.

— Синьор, — ответил служитель, — монах-кармелит с молодой девушкой ждут ваших приказаний.

— Что ты такое говоришь? Монах? И девушка?

— Да, синьор, те самые, которых вы изволили ждать. Синьор, я повторяю слова монаха. Он мне сказал: пойди, скажи его высочеству, что монах, которого он желал видеть, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.

Дож покраснел больше от негодования, чем от неожиданности, и глаза его заблестели.

— Так смеют обращаться ко мне… и еще в моем дворце!

— Виноват, синьор; но этот монах не похож на других духовных лиц, позорящих свой сан. У него и у девушки очень скромный вид. Может быть, вы забыли про них, синьор?

Румянец исчез со щек дожа, и его взгляд принял обычное выражение. Возраст и опытность научили его осторожности. Он был уверен в своей памяти и сразу догадался, что это необыкновенное явление скрывало в себе какую-то тайну. Это могло быть, конечно, дерзкое покушение со стороны его многочисленных и злобных врагов; но, с другой стороны, судя по смелости поступка, это могло быть и каким-нибудь очень спешным и, действительно, важным делом.

— Не говорил ли тебе монах еще чего-нибудь, Марко? — спросил дож после минуты глубокого раздумья.

— Синьор, он мне сказал, что у него важное, спешное дело, потому что оно касается одного невинно осужденного. Мне кажется, что он хочет вас просить о ком-нибудь, потому что говорят, будто арестовано много молодых людей за проделки на масляничной неделе.

— Хорошо! Скажи одному из твоих товарищей, чтобы он пришел сюда, и, когда я позвоню, впусти ко мне монаха и девушку.

Слуга удалился и постарался войти в прихожую через другие двери, чтобы не встретиться сразу с ожидавшими его возвращения. Один из его товарищей тут же отправился к дожу, который ему немедленно приказал пойти и пригласить одного из членов Совета Трех. Этот сенатор занимался в соседней комнате просмотром важных бумаг. Он оставил дела и тотчас вошел в кабинет дожа.

— Я ожидаю посещения странного свойства, синьор, — сказал дож, поднимаясь навстречу сенатору, — и мне хотелось бы, чтоб кто-нибудь еще присутствовал при этой встрече.

— Делает вам честь, ваше высочество, что вы желаете разделять ваши труды с Сенатом; но не будет ли это чрезмерно, если вы станете требовать присутствия советника при каждом посещении?

— Надеюсь, что не обеспокоил вас сейчас своей назойливостью, — сказал дож, давая условный знак Марку. — А вот и те, кого я ждал.

В эту минуту Ансельм и Джельсомина вошли в кабинет. С первого взгляда дож убедился, что он не знает вошедших. Он обменялся взглядом с членом Тайного Совета, и каждый прочел в глазах другого взаимное удивление. Очутившись перед дожем, монах откинул капюшон. Джельсомина смущенно остановилась сзади.

— Что значит ваше появление здесь? — спросил дож, указывая пальцем на девушку и в то же время не спуская глаз с монаха. — Теперь не время моих приемов, и, кроме того, они обусловливаются известными формальностями. И что это за странная компания!

Отцу Ансельму первый раз в жизни пришлось находиться перед дожем Венеции. Не решаясь начинать говорить о причине своего прихода, он старался сообразить возможность успеха, устремив проницательный взгляд на того, кто его спрашивал.

— Великий государь, — ответил монах, наконец, — мы пришли требовать правосудия. А тот, кто приходит с такой просьбой, должен быть смел.

— Святой Марк может гордиться своим правосудием, которое всегда на страже счастья его подданных. Твой поступок, отец мой, не соответствует правилам благоразумия, но его можно извинить. Объяви твою просьбу.

— В государственной тюрьме находится один заключенный, которого суд приговорил к смертной казни. Этот приговор будет приведен в исполнение завтра утром, если ваша верховная власть не придет на помощь для его спасения.

— Суд не ошибается в своих приговорах, и осужденный должен нести свой жребий.

— Я духовник этого несчастного, и, исполняя мою обязанность, я убедился в невинности его.

— Ты говоришь, что этот человек осужден обыкновенными судьями?

— Он осужден приговором уголовного суда, ваше высочество.

Повидимому, дож смягчился. Так как дело разбиралось публично, он мог, по крайней мере, хоть надеяться, что, выказывая человеколюбие, не нарушит политики правительства. Бросив взгляд на неподвижного члена Совета, как бы желая найти на его лице признак одобрения, дож сделал шаг к монаху и сказал ему с возрастающим участием:

— А на основании чего ты осуждаешь приговор судей?

— Я вам уже говорил, ваше высочество, что я убедился в невиновности осужденного, исполняя мои обязанности. Он мне открыл свою душу, как человек, стоящий одной ногой в могиле. Он невиновен перед государством.

— Я стар и давно уже ношу эту тягостную шапку, — сказал дож, протягивая руку к шапке, символу своего сана, — но за все это время не помню ни одного преступника, который не считал бы себя жертвой тяжело сложившихся обстоятельств.

— Человеку моего звания тоже хорошо известно, что люди обыкновенно стараются таким коварным утешением успокоить свою совесть, — сказал в свою очередь Ансельм. — Но, дож Венеции, многие стараются обмануть, но немногим это удается.

— Это так! — сказал дож, — но ты забыл мне сказать имя осужденного.

— Это некто по имени Джакопо Фронтони… мнимый браво.