Анатолий Ковалев - Потерявшая сердце

Мария Федоровна не в силах была сдержать слезы. «Ах, как это прекрасно!» — шептала она, поднося носовой платок к васильковым глазам, ничуть не поблекшим от времени.

Рефрен баллады Гальтенгоф каждый раз исполнял по-разному, но в конце он звучал с особенной пронзительностью:

После минутной паузы публика взорвалась аплодисментами, и парк огласился нестройными выкриками «Браво!».

— Меня уже тошнит от этой готической поножовщины, — шепнул на ухо де Гранси великий князь, одетый в костюм китайского мандарина. Никоша не был любителем музыки. Среди всех искусств его привлекало только военное. — Пусть маменька веселится, а мы с вами немного прогуляемся. Вы не против?

Виконт улыбнулся из-под своей венецианской маски, изображавшей хищную птицу с крючковатым клювом.

— Я бы с удовольствием принял ваше предложение, уважаемый мандарин, — измененным голосом ответил Арман, — но как на это посмотрит ваша матушка, китайская императрица?

— Уверяю вас, никак не посмотрит, — усмехнулся великий князь. — Пока Фридрих не охрипнет, матушка будет смотреть только на него, а этот паяц может петь бесконечно долго…

Когда Гальтенгоф, закатив глаза, запел арию Бельмонта из зингшпиля Моцарта «Похищение из сераля», «китайский мандарин» и «хищная птица» тихонько встали со своих кресел и направились к Круглому озеру. Опускались сумерки. Хотя до поры белых ночей было еще далеко, полной темноты в последних числах апреля уже ждать не приходилось.

Они шли, то и дело встречаясь с запоздавшими гостями, которые спешили к Колоннаде Аполлона. Навстречу им попадались самые диковинные маски. Виконт с интересом разглядывал костюмированное сборище, великий князь, напротив, казался равнодушным к происходящему. Он вновь сел на своего любимого конька, продолжив прерванный разговор.

— Не понимаю, как он мог, оказавшись на краю пропасти, ничего не предпринять для своего спасения! — рассуждал Никоша о том, кого еще совсем недавно французы называли Неподкупным и даже Праведником — о Максимилиане Робеспьере.

— Он был совсем не тем, за кого его принимали, — пояснил виконт. — Колосс по имени Робеспьер стоял на глиняных ножках. Он не умел действовать и в критический момент оказался беспомощен. Весь день 9 термидора, когда Конвент низложил якобинцев, он произносил речи, длинные и бессмысленные. Видимо, от перенесенного нервного потрясения, Робеспьер никак не мог остановить бесконечный поток слов. Даже в тот момент, когда здание Парижской Коммуны, в котором заседали якобинцы, было окружено войсками, он все продолжал ораторствовать. Наверное, даже парализованный Кутон в инвалидном кресле мог бы сделать для спасения диктатуры куда больше, чем этот растерявшийся «гражданин», похожий на попугая в своем неизменном голубом фраке и желтых панталонах.

— Мне думается, спасти якобинцев не смогло бы даже само Провидение, — возразил Никоша.

— Разумеется, Ваше Высочество, — согласился де Гранси, — французский народ уже пресытился гильотиной, которую Робеспьер и его товарищи считали самым гуманным видом казни. Но они могли бы уйти со сцены достойно, с оружием в руках.

— Он сумел бы заручиться поддержкой армии? — спросил великий князь.

Виконт покачал головой:

— 9 термидора армия была полностью на стороне Конвента. Но многие патриоты продолжали верить Неподкупному, и он мог бы призвать их к оружию.

— Необходимы были решительные действия, — подытожил Никоша. Виконт еще при первой встрече отметил необычайную пронзительность его взгляда, но сейчас голубые глаза великого князя приобрели прямо-таки пугающее выражение. Не оставалось сомнений, что у этого молодого человека решительности в избытке.

— О чем вы говорите, — усмехнулся виконт. — Он даже застрелиться толком не сумел. Раздробил себе челюсть, и уже на следующий день «чихнул в корзину», как любили выражаться санкюлоты…

В это время у Пиль-башни, под старым полусгнившим дубом появились две маски, привлекавшие к себе особое внимание гуляющих. Одна из них изображала Прозерпину, богиню загробного царства, а другая — Марса, бога войны. Черное лаковое лицо Прозерпины было обрамлено зелеными стразами, брызжущими искрами в свете фонарей. Ее длинный бархатный плащ развевался, как траурный флаг, когда богиня, будучи дамой весьма рослой, широко шагала по дорожке. Марс также кутался в плащ, только красный. Когда он приоткрывал его, под ним сверкали римские латы. Багровая маска, искаженная зловещей гримасой, венчалась блестящим шлемом с алыми перьями. Костюмы были очень дорогими, великолепно выполненными, и все же этих масок сторонились. Марс и Прозерпина производили одинаково пугающее впечатление. При виде их дамы отворачивались или закрывались веерами, а кавалеры, храбрясь, отпускали критические замечания и шутки. Один отважный молодец приблизился к парочке и, дохнув на них пуншем, бросил: «Ну и рожи, ну и вырядились! Который страшнее, не придумаешь!» Прозерпина с чисто женской скромностью ничего не ответила на дерзость, зато Марс что-то шепнул на ухо удалому парню. Тот ретировался, отойдя к своей компании, и, сколько ни пил пунша, больше так и не развеселился.

— Этот парк огромен, — заметила громким шепотом Прозерпина, когда ее спутник отделался от грубияна, — и людей в нем сегодня слишком много.

— Мне не нравится ваше настроение, — ответил ей Марс. — Уверяю вас, ОНИ уже здесь. Нужно набраться терпения.

— Но как мы поймем, что это ОНИ? Посмотрите вокруг — все только маски, маски, маски…

Богиня загробного царства явно нервничала, зато ее кавалер был абсолютно спокоен.

— Маски будут сброшены, когда наступит финал пиесы, — загадочно сказал он.

— Мы можем опоздать, — продолжала волноваться Прозерпина.

— Если будем все время держаться главной фигуры, не опоздаем, — заверил тот.

— Тогда какого черта мы здесь застряли?

— Вы правы, — согласился Марс. — Надо идти туда, откуда доносится музыка. ОНА, должно быть, там…

Обе римские маски на мгновение прислушались. Дуновение легкого ветерка тотчас донесло до них звуки клавесина. Не говоря больше ни слова, Прозерпина и Марс двинулись в сторону Колоннады Аполлона. Они не заметили, как от старого полусгнившего дуба отделилась высокая тень и последовала за ними.