Сергей Городников - Тень Тибета

Появлялся беркут ранним часом, когда по пояс оголённые подростки собирались в большой круг. Они ждали прихода жилистого мужчины, голова которого была всегда обритой. Бритоголовый мужчина входил в очерченный колышками круг и устраивал с одним из них боевые танцы, резко бил его, опрокидывал с ног, потом заставлял остальных делать то же самое между собой. Для начала таких занятий он выбирал разных учеников и по одному ему известной очерёдности.

Удачу он выбрал пасмурным утром. Плавно перемещаясь на затоптанной ногами траве, жилистый лама-воспитатель заставил подростка настороженно следить за ним, двигаться в ожидании резкого выпада ладонями рук или ступнями ног. Обманутый ложным шагом воспитателя, Удача получил удар в грудь и отлетел к заострённому колышку возле Джучи, едва не поранился об остриё левым предплечьем. Издевательская ухмылка Джучи побудила его вскочить и броситься в нападение. Он был тут же наказан резким, как от выпада змеи, уколом пальцев у шеи, от которого его пронзила жгучая боль и выступила из носа кровь. Под одобрительные возгласы сверстников, от следующего удара ладони воспитателя у него сорвалось дыхание, а в ушах зазвучал колокольный трезвон. Поднимаясь с колена, он ни в ком из ровесников не увидел дружеской поддержки, наоборот, повсюду угадывал нерасположение. И, ожесточаясь против всех, опять ринулся на ламу, чтобы вновь быть наказанным за несдержанность и неосмотрительность. Поразивший его в этот раз удар был сильнее прежних и перекинул через голову. Он упал лицом на траву, измазал её кровью. Предательская дрожь в руках и ногах мешала ему подниматься, но он скрепя зубами преодолел слабость, пошатываясь, шагнул к противнику.

– Хватит! – выставив перед собой ладонь знаком примирения, строго предупредил лама.

Показав новые приёмы борьбы, он разбивал всех попарно, и заставлял их драться на поражение, до тех пор, когда поверженные не смогут подняться на ноги. В таких схватках Удаче не было пощады, и он привыкал не щадить никого. Не обретя друзей среди подростков, он привязывался к доставшемуся ему гнедому жеребцу. После занятий он поневоле много ездил, покидал стойбище при любой возможности, стараясь обмануть следящих за ним сообщников Джучи. Когда обмануть не удалось, на него устраивалась послеполуденная охота.

Однажды погоня была долгой, жеребец взмок и запалился. Подставляя оголённые спины жгучему солнцу, позади с гиканьем и визгом, с криками угроз и посвистами мчались десять преследователей во главе с Джучей. Оглядываясь, он, как будто, видел дьявольский оскал Джучи, который стал отрываться от остальных, нагонял его с готовой к замаху плетью. Сблизившись, Джуча приподнялся в седле, наотмашь стегнул его по голым плечам. Боль была обжигающей. Пытаясь уклониться от следующего замаха, он не удержался в седле, слетел на землю. Лошади преследователей мчались на него, и каждый, проносясь мимо, стегал по прикрывающим лицо и голову рукам.

Прежде, в подобных случаях они довольные уносились дальше и оставляли его в покое. Но этот день был с утра неудачным. Они возвращались. Окружили его и в самозабвении погони весело, с хищным улюлюканьем принялись хлестать со всех сторон, кто куда попадал. Разум помутился в нём от озлобления и ненависти. Перехватив чью-то плеть, он стянул на себя наездника, на земле перевернулся, навалился на врага сверху. Он бил, кусал, визжа от ярости, не слыша крика страха и боли того, кто ему попался. Остальные растерялись, затем сверху навалились на него кучей. Мешая друг другу, они, как стая терзающих жертву шакалов, с ожесточением, какого раньше не было, принялись избивать его и отдирать, оттаскивать от сообщника, пока он не потерял сознание.

Когда он пришёл в себя, рядом был только его жеребец, который трогал его губами, выказывал товарищеское беспокойство. Тело ныло от боли, а в голове гудел набат. С трудом забравшись в седло, он направил коня не к юртам, а к горам, по пути осознавая скорее наитием, чем разумом, что отношения между ним и Джучей, его сообщниками перешагнули некий рубеж, за которым жестокость и вражда станут такими же обыденными, как необходимость питаться и спать. Жажда раздирала горло, кромка засохшей крови стягивала губу под разбитым носом, и он, словно зачарованный, двигался туда, где должно было послышаться журчание горной речки.

Возле найденной речной заводи он, удерживаясь за седло, слез на траву, осторожно ступил на нетвёрдых ногах к кромке берега. Там опустился на колени и, спугнув крупную рыбу, всмотрелся в колеблющуюся зеркальную гладь на разбитое лицо, в пятна синяков, в царапины на груди, на плечах. Ощупал кости в местах, где боль оказывалась самой ноющей. Однако явных переломов не обнаружил. Зачерпнув воды сразу обеими ладонями и напившись, он медленно омыл лицо и осмотрелся вокруг новым взглядом, как тот, кому вдруг приходится решать, что же делать дальше. При условии продолжения обучения выбор у него был не велик. Надо было или смириться и внешне подчиниться Джуче, или круто изменить отношения на откровенно враждебные. Подчиниться Джуче он не мог и не хотел, предчувствуя ответные презрение и издевательства, а средств заставить считаться с собой в открытой вражде одного против всех не увидел. Рядом припал губами к водной поверхности его жеребец. И Удача решился, он не вернётся к стойбищу ни ночью, ни в последующие сутки.

Первым его побуждением было убежать, куда глаза глядят. Движимый этим побуждением, он направился в Лхасу. Всю ночь и утром он заставлял коня то идти скорым шагом, то переходить на рысь, а когда солнце поднялось над горами, удалился от дороги, выбрал укрытое зарослями деревьев место, с сочной травой у подножия склона и удобное для отдыха жеребца, больше заботясь о нём, чем о себе. Сон в тени дерева навалился тяжёлый, мучили дремотные неспокойные видения.

Проснулся он с приближением сумерек. Оседлав жеребца, вывел его на дорогу и, как в прошлую ночь, заспешил по ней к столице Тибета. От поселений, мимо которых он проезжал, раздавалось бдительное тявканье псов. Конь начинал замедлять бег, однако он не позволял ему сворачивать, и животное догадывалось, что цель их иная, без сожаления оставляло селения позади. Следующим днём он опять устроился на отдых в стороне от дороги и отправился к Лхасе лишь под вечер.

Но чем дальше он удалялся от места побега, тем меньше нравился ему собственный поступок. Сознание, что его поведение наверняка сочтут проявлением трусости, что Джуча презрительно назовёт его трусом, причиняло такие нравственные мучения, каких он не знал до этого случая.

Предрассветная серость разгоняла ночь, когда он выехал к окрестностям Лхасы и за сельскими полями и домами предместий различил наверху обхваченной ими и укутанной белесым туманом горы очертания величественного дворца Потала. Столица умиротворённого властью лам государства разрасталась. В предместьях появлялись новые улицы, и на северной окраине, где продолжались новостройки, он не сразу отыскал нужный двор. Подъехав же к нему, заставил усталого жеребца перешагнуть через полоску из наспех выложенных камней, вдоль которой со временем предстояло сделать ограждение и забор. Двор был обширным, заваленным строительным хламом, а временным жилищем служила большая землянка с крышей из обмазанных глиной веток.