Андрей Степаненко - Еретик

— А ты ведь и есть — Амр, — прищурился Симон. — Слышал, слышал, как ты пророка убить пытался. Дважды? Молва не лжет?

Аравитянин мрачно мотнул головой и жестом пригласил присаживаться.

— Что надо?

— Я пришел за Еленой, — не стал юлить Симон.

Амр хмыкнул.

— А у тебя что, какие-то на нее права?

Симон задумался. Юридических прав на Царицу Цариц у него не было да и быть не могло. Это у нее были права на всех, кого ни коснись. И Амр, судя по выражению глаз, понимал об этом больше, чем ему положено.

— Нет, конечно, — покачал он головой, — но Елена все время в опасности, а я мог бы это остановить.

— А ты кто такой? Какого рода? — заинтересовался Амр. — А то пришел, о себе — ни слова, а Елену ему подавай.

— Я — Симон амхарец, — понимающе кивнул Симон, — без роду, без племени. Нашу деревню царь Херод вырезал, когда я ребенком был. Ни Ираклию, ни Патриарху не служу. Сам по себе.

Аравитянин с сомнением покачал головой.

— Никому не служишь, говоришь? А что за дело тебе до Елены?

Симон оценил ситуацию. Амр был сильным человеком, однако наваждению поддавался, это чувствовалось.

«Навести?»

— Почему молчишь? Или совесть еще осталась, врать не позволяет?

Симон удивился. Это слово он услышал впервые за последние пять-шесть лет. В империи предпочитали другие слова: необходимость, долг, служение…

— Когда-то я был одним из ее учителей, — сказал он чистую, хотя и неполную правду, — но уроки еще не окончены.

Аравитянин все с тем же сомнением покачал головой.

— Оставь ее в покое, Симон. Пусть Елена сама выбирает свой путь.

«Знает! — полыхнуло в голове Симона, — он что-то знает!»

И земля тут же отозвалась толчком.

Амр мог вызвать охрану в любой миг. Более того, он сразу оценил повадку Симона и решил, что мог бы справиться с ним даже сам, единолично, — монах он и есть монах. Но ему стало интересно.

— Скажи, Симон, зачем она тебе на самом деле?

Гость задумчиво оттопырил нижнюю губу. Он явно знал об истинном весе этой женщины и прямо сейчас решал, что именно сказать.

— Она родит Спасителя.

Амр опешил.

— А разве Иисус не Спаситель?

Монах вздохнул, осмотрел комнату и все-таки сел — чуть наискосок.

— Я сам над этим постоянно думаю, Амр. Пророков ведь было много. Только тех, кто стал известен двадцать восемь лет назад, десятки и десятки. У индусов это — распятый на дереве Кришна, у итальянцев — так же распятый Митра… Тот же Мухаммад, которого ты дважды пытался убить…

Амр поджал губы, но прерывать гостя не стал.

— Тот же Мухаммад. Разве кто-нибудь знает его истинную роль? — гость хмыкнул. — Сомневаюсь. Идола из него уже сделали, а живого слова почти никто не помнит.

— Я помню, — покачал головой Амр. — Хорошо помню.

Гость наклонил голову.

— Ты уникален, Амр. Признай это. Да, и ты бы не помнил, если бы не личная трагедия…

Амр глотнул. Так оно и было.

— Тебя ведь женщина бросила? — всмотрелся в его глаза монах. — Как ее звали? Райта?

Амр вздрогнул. Никто не произносил при нем этого имени — уже много лет.

— Откуда ты знаешь? Кто тебе рассказал?

Гость смотрел прямо — глаза в глаза — и эти глаза были печальны.

— Ты сам. Ты думаешь об этом — все время.

Амр потянулся к сабле.

— Не надо, — покачал головой монах. — Это пустое. Всего лишь смерть.

Амр яростно выдохнул, вскочил и подошел к окну. Он действительно уверовал в Единого лишь потому, что его бросила женщина. Он помнил об этом всегда. И он не хотел, чтобы чужак видел сейчас его лицо.

Когда он отыскал Райту, она сидела, обхватив колени Мухаммада, и рыдала.

«Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Разве здесь место замужней женщины?»

Райта повернулась, и он вдруг вспомнил, как взял ее в бою — тогда, много лет назад. Глаза были те же.

«Я ухожу от тебя, Амр, — сказала она, — и я принимаю ислам».

Амр тогда совершенно растерялся. Он взял Райту, как добычу. Но Амр всегда уважал эту женщину, и он хотел узнать, что произошло, — немедленно, лично от нее, а не от стоящих полукругом родичей Абу Касима!

«Но почему?! Разве я тебя когда-нибудь обижал?»

Райта, не опуская глаз, покачала головой.

«Мухаммад сказал, Единый повелел принимать детей от рабынь, как родных, — глухо произнесла она. — Я еще не старая. У меня еще будут дети».

Амр тогда тоже потянулся к сабле, но рядом с Мухаммадом стояли его родичи — и по Сафии, и по Аише, и по Хадише. А главное, он видел по глазам Райты — эта женщина уже не отступит.

«Талак. Талак. Талак, — стиснув зубы, процедил он троекратную формулу развода. — Ты свободна поступать, как знаешь».

Следующие три дня Амр метался, как раненый тигр. Он свято выполнял указание старейшин своего рода: девочек от женщин врага топить, мальчиков — кастрировать. Хотя можно и продать — главное, подальше. Только так его племя могло избежать появления в своем стане кровных врагов и неизбежной мести. И все три дня он яростно отвергал эту жуткую догадку: прими он Единого еще тогда, в самом начале, и его дом был бы теперь полон сильных сыновей и прекрасных дочек. Потому что и они, воспитанные в исламе, жили бы по тем же законам, что и родители, — без лишней жестокости.

— А потом ты пришел к Мухаммаду, — подал голос из-за его спины монах, — и увидел, что ему еще больнее, чем тебе.

Амр всхлипнул и яростно вытер глаза рукавом.

— Откуда ты знаешь?

— Я часто виделся с Мухаммадом, — тихо произнес монах, — и я знаю, как себя чувствует настоящий пророк.

— Как? — не поворачиваясь, шмыгнул носом Амр.

— Так же, как рассеченный пополам: твоя нижняя половина истекает кровью, семенем и дерьмом, а твоя верхняя все это видит и молит Единого об одном: скорее бы конец.

Теодор слишком хорошо понимал, насколько все против него. Если честно, он полагал, что Ираклий лично его как-нибудь накажет, — понятно, что не смертью; после Фоки столь высокородных аристократов уже не убивали. И тогда заработал бы обычный сенатский механизм: все бы кинулись его защищать, хотя бы для того, чтобы насолить императору. Но Ираклий обхитрил всех.

Едва он принял решение отдать Теодора на суд тех, кто настаивал на его назначении главнокомандующим, перед сенаторами встал вопрос: на кого валить вину за утрату Траянского канала. И выбор был невелик: или на себя, или на Теодора. Ираклий оставался перед Сенатом чист.

«Сволочь!»

Проблема усугублялась тем, что все до единого аристократические роды Византии были зависимы от индийской торговли. В отличие от Фоки, уминавшем все под себя, Ираклий решительно поставил своих армян в общую очередь, и снова выиграл. Теперь вина за эту войну лежала не только на армянах, а на всех поровну. А значит, и расходы на грядущие боевые действия по возвращению канала так же ложились на всех, а Теодор уже не мог оправдаться чем-нибудь вроде происков императорской семьи. Следовало выкручиваться самому.