Валерий Елманов - Иоанн Мучитель

И словно яркой вспышкой высветились пред глазами Третьяка последние мгновения до того, как он потерял сознание — яростный лик его брата, невесть каким образом оказавшегося в Москве, и сзади низенькая коренастая фигура какого-то мужика с заросшей чуть ли не до самых глаз рожей.

«Добрался-таки, — подумал он устало и тут же добавил: — Сам виноват. Всех распустил кого куда, вот он и подкрался незамеченным. Но как же он вырвался?»

А потом все прочие мысли заслонила одна, главная: «Это как же понимать? Я вроде туточки лежу и никуда не ускакал, а он говорит, что я…»

И осекся, даже не стал додумывать, потому что получалось нехорошо, да что там нехорошо — вовсе худо. Ведь если он уехал к себе в город, то тогда получалось, что… И вновь голова отказывалась думать. Нужно было что-то немедленно предпринять, что-то делать, но что — Третьяк понятия не имел. Кто он теперь, беспомощно лежащий здесь в липкой грязи? Как доказать, что… Разве только мать Тихона Настасья поможет… Опять-таки, в чем? Сына убедить? Это да, тут она справится. А вот как москвичам все растолковать? К тому же во дворец все равно нельзя соваться. Оклематься бы хоть малость для начала.

— К матери своей снеси меня, Тиша, к Настасье, — попросил он гаснущим голосом. — Худо мне, — а убедить в чем-либо и пытаться не стал — глаза слипались, и тело начинало все ощутимее вновь устремляться куда-то вверх, в плавный полет, стремительный до тошноты, уносящий его в неизвестность.

Спустя несколько дней, пребывая в забытьи, он услышал звон колоколов. «К чему бы перезвон устроили? — подумал он. — По какому такому великому празднику [42] Колокольный звон подразделялся на несколько видов. Перезвон устраивался при каких-либо радостных событиях: во время крестных ходов, храмовых праздников, перед освящением воды, посвящением в сан епископа и т. д. они надсаживаются? Али праздник где храмовый? Хотя нет, тогда бы в одном храме звонили, а тут отовсюду слышно». Он прислушался и понял, что ошибся. Не перезвон стоял над Москвой, а перебор [43] Перебор очень похож на перезвон, но использовался только при отпевании, поэтому его иногда так и называли — похоронный звон. . Ну да, точно. Начинают малые, а заканчивают-то большие и потом сразу во все колокола одновременно [44] В перезвоне также поочередно используют все колокола, но начинают с большого и далее по нисходящей. Также в нем отсутствует одновременный удар во все колокола. . Точно — перебор. И тут его охватил страх. «Это кого же хоронят? Кого колокола на всех храмах в последний путь провожают? Сам-то я жив. Неужто с кем из сыновей беда приключилась? Или…» — и вновь его унесло на крыльях забытье, оказавшееся спасительным.

Снова очнулся он уже в каком-то темном и тесном закутке. Было душновато и приторно пахло свежей травой. Болели грудь и щека, но не так остро. Если притерпеться, то вполне можно привыкнуть. Сидевшая у его постели Настена выглядела необычно. Одетая в нарядный сарафан, Сычиха казалась такой же молодой, как когда-то у себя в избе, где она ворожила ему на воде. Хотя нет, пожалуй, еще моложе. Не было ни стрельчатых лучиков-морщинок, тянущихся от уголков глаз к вискам, ни обветренных губ. Словом, много чего не было. И получалось, что девке, что сидела у его изголовья, ну от силы лет двадцать, пускай с верхом, но небольшим. Или ему так в сумерках кажется?

«А сказывали, что у ведьм особая сила есть у других годы забирать, чтоб пожить подольше. И годы, и силу, и твердь телесную», — припомнилось Третьяку и, хотя он был убежден, что Настена по отношению к нему так никогда не поступит, да и никакая она не ведьма, но все равно почему-то стало боязно, и он легонько, самую чуточку пошевелился, пытаясь отодвинуться.

— Очнулся, государь, — заулыбалась Настена и, склонившись к нему близко-близко ловкими движениями рук взбила мягкую подушку, — голове и впрямь стало гораздо мягче лежать.

От резких движений у Сычихи свалилась со спины толстенная… девичья коса. Третьяк удивленно вытаращил глаза, вовсе отказываясь что-нибудь понимать, но тут наконец его осенило.

— Ай и выросла ты, Васька-Василисушка, — с облегчением вымолвил он. — Да как на мать стала походить. Сколь я тебя не видел-то?

— Да уж четыре лета, — отозвалась дочь Настены. — Как испоместил нас в слободе стрелецкой да брата мово на службу к себе приял, так боле и не захаживал, — добавила она с сожалением, смешанным с легкой укоризной.

— Точно, — подтвердил Третьяк, припоминая, как поручал разместить поредевшую семью Настены — мор унес двух ее младших сыновей, и как потом, переодевшись, по своему обыкновению, в одежду попроще, однажды вечером появился у Настены в Слободе, решив проверить, как обжилась на новом месте вдова.

Застать ее дома не получилось — какая-то из соседок просила ее подсобить с больным дитем, а лечебные молитвы, помимо того что разные сами по себе, так еще и требуют разного времени суток для чтения, иначе могут и не помочь. Эту надлежало читать на закате. Потому встречала его на правах хозяйки не Сычиха, а ее Василисушка. Вот только была она в ту пору хоть уже и заневестившаяся — почитай, шестнадцать годков стукнуло, — но еще как-то по-подросточьи угловатая, не очень складная телом, да и стати такой, что теперь, у нее тоже не имелось. По обычаям, поднесла она дорогому гостю чару с хмельным медом, после чего пунцовая как рак от смущения, но не жеманящаяся, смело посмотрев на царя, дозволила поцеловать себя в уста.

Третьяк невольно перевел взгляд на ее губы. Да-да, вот в эти самые. Они уже и тогда были почти как сейчас — сочно вишневые и упруго-мягкие, будто налитые каким-то соком.

— Что ж, скоро ли Настена меня на твою свадебку пригласит? — спросил шутливо. — Обещалась ведь. Али не отыскался еще суженый-ряженый?

— Коли она обещается, так завсегда сполнит, — певуче ответила девушка. — Одна беда — кто ни посватается, так все нелюбы. Потому я и в девках досель. Оно, конечно, все равно бы выдали, да уж больно крепко мать слово твое в памяти держала. Ну и я ей иной раз про него напоминала, коль она забывала, — и пристав со своей табуретки, склонилась перед лежавшим в низком поясном поклоне. — Благодарствую тебе, государь, что повелел по любви замуж выйти. С немилым-то не житье — тьма кромешная. Я хоть и молодая, а нагляделась на соседей. А свадебка что ж. Коли Желана есть, — намекнула она на свое второе имечко, — то и Желан для нее непременно сыщется. А может, уже и сыскался, да еще сам того покамест не ведает, — задумчиво произнесла она, пристально глядя на Третьяка.

— Ну и славно, — произнес он с легким оттенком равнодушия, но Василиса чутко уловила фальшь и, зарумянившись еще больше, яростно прикусила нижнюю губу, но ничего в ответ не сказала.