Уилбур Смит - Власть меча

Шон был посреди поля. Он сидел на луке седла Шасы и возбужденно и радостно кричал, пока его отец, галопом прогнав лошадь между столбами ворот, повернул в облаке пыли и возвратился под топот копыт. Шон, чувствуя себя в кольце рук Шасы в безопасности, кричал:

– Быстрей! Быстрей! Папа! Иди быстрей!

На коленях у Сантэн нетерпеливо подскакивал Гаррик:

– Я тоже! – кричал он. – Теперь моя очередь!

Шаса наклонился в седле, посадил ребенка перед собой, и они снова понеслись галопом. Эта игра никогда их не утомляла; с ланча они уже довели до изнеможения двух пони.

Послышался звук мотора, приближавшийся к шато, и Сантэн невольно вскочила: она узнала отчетливое гудение двигателя «бентли». Потом взяла себя в руки и пошла навстречу Блэйну с большим достоинством, чем требовало ее нетерпение; но когда он вышел из машины, она увидела его лицо и заторопилась.

– В чем дело, Блэйн? – спросила она, целуя его в щеку. – Что-нибудь случилось?

– Нет, конечно нет, – заверил он. – Националисты объявили своих кандидатов на выборах в Кейпе, вот и все.

– Кого выставили против тебя? – Теперь она была очень внимательна. – Снова старого ван Шоора?

– Нет, моя дорогая, новую кровь. Ты о нем, наверно, никогда не слышала – Дэвид ван Никерк.

– А кого выдвигают от Готтентотской Голландии?

И когда Блэйн промедлил с ответом, она сразу насторожилась.

– Кто это, Блэйн?

Он взял ее под руку и медленно повел к семье, собравшейся под дубами за чайным столом.

– Жизнь странная штука, – сказал он.

– Блэйн Малкомс, я прошу дать ответ, а ты предлагаешь перлы доморощенной философии. Кто это?

– Прости, дорогая, – с сожалением сказал он. – Своим официальным кандидатом их партия выдвинула Манфреда Деларея.

Сантэн застыла и почувствовала, как кровь отхлынула от щек. Блэйн крепче взял ее за руку, чтобы поддержать, потому что она покачнулась. С начала войны Сантэн ничего не слышала о своем втором – непризнанном – сыне.

Шаса начал свою кампанию встречей с избирателями в зале организации бойскаутов в Сомерсет-Уэст. Тридцать миль от Кейптауна до этого прекрасного маленького поселка, расположенного у начала перевала Сэра Лоури перед рваным барьером гор Готтентотской Голландии, они с Тарой проехали, по настоянию Тары, в ее старом «паккарде». В новом «роллсе» Шасы она всегда чувствовала себя неловко.

– Как ты можешь ездить на колесах, которые стоят столько, что хватит на обучение, одежду и пропитание сотни чернокожих малышей с рождения до могилы?

Шаса сразу понял практичность предложения не демонстрировать свое богатство перед избирателями. Он понимал, какую ценность для него представляет Тара. Честолюбивый политик не мог бы желать более удачной супруги: мать четверых прекрасных детей, прямая, обладающая собственным мнением и природной проницательностью, помогающей предвидеть предрассудки и колебания толпы. Вдобавок поразительно красива, с облаком рыжих волос и улыбкой, способной осветить самую скучную встречу; и, несмотря на рождение четырех детей почти за столько же лет, у нее по-прежнему великолепная фигура, тонкая талия, хорошие бедра – только грудь выросла.

«В соревновании с Джейн Рассел [99] Джейн Рассел – американская киноактриса и секс-символ 1940-х и начала 1950-х годов. – грудь с грудью – она выиграет за явным преимуществом». Шаса вслух рассмеялся, и Тара посмотрела на него.

– Грязный смех, – обвиняюще сказала она. – Не рассказывай, о чем подумал. Лучше давай еще раз послушаем твою речь.

Он повторил речь с соответствующими жестами; Тара иногда делала замечания касательно формы и содержания. «Здесь я бы сделала паузу подлиннее», или «добавь решительности и свирепости», или «я бы не стала здесь говорить об империи. Эта тема уже не в моде».

Тара по-прежнему водила машину очень быстро, и поездка скоро закончилась. У входа висели огромные портреты Шасы, зал на удивление оказался полон. Все сиденья были заняты, и с десяток молодых людей стояли сзади – они походили на студентов, и Шаса усомнился, что они достаточно взрослые, чтобы голосовать.

Местный партийный организатор с розеткой Объединенной партии в петлице представил Шасу как человека, не нуждающегося в представлении, и перечислил все, что сделал Шаса для избирателей за короткий срок с прошлых выборов.

Затем встал Шаса, высокий, элегантный, в темно-синем костюме, не слишком новом и не слишком модном, в белоснежной рубашке – только аферисты носят пестрые рубашки – с галстуком военно-воздушных сил, чтобы напомнить о своем военном прошлом. Повязка на глазу также свидетельствовала о том, чем он пожертвовал родине, а улыбка Шасы была обаятельной и искренней.

– Друзья мои, – начал он и больше ничего не смог сказать. Его голос заглушили топот, крики и свист. Шаса попытался превратить это в шутку, притворяясь, будто дирижирует шумом, но его улыбка становилась все более напряженной: шум не прекращался, напротив, с каждой минутой становился громче и злее. Наконец Шаса заговорил, надсаживаясь изо всех сил, чтобы перекрыть гвалт.

Их было примерно триста человек. Они заняли все последние ряды и не скрывали свою принадлежность к Националистической партии и поддержку ее кандидата, размахивая партийными флажками, на которых изображался перевитый ремнями пороховой рог, и выставляя плакаты с портретами красивого, серьезного Манфреда Деларея.

Через несколько минут пожилые и средних лет избиратели в передних рядах, опасаясь назревающего инцидента, помогли женам подняться и под насмешливые выкрики молодых людей направились к выходу.

Неожиданно Тара Кортни рядом с Шасой вскочила. Покраснев от гнева, вбивая в избирателей жесткий, как штык, взгляд, она закричала:

– Что вы за люди? Разве это честно? Вы называете себя христианами; так где ваша христианская милость? Дайте человеку шанс!

Ее голос услышали, а ее яростная красота остановила молодых людей. Пробудилась рыцарственность, и несколько человек, глуповато улыбаясь, сели на место. Шум начал стихать. Но тут поднялся рослый брюнет и обратился к ним:

– Kom kerels, давайте, парни, проводим этого южанина в Англию, где его место!

Шаса знал этого человека, одного из местных организаторов Националистической партии. В 1936 году он входил в олимпийскую сборную, а почти всю войну провел в лагере для интернированных. Теперь он был старшим лектором на юридическом факультете Стелленбосского университета. Шаса обратился к нему на африкаансе:

– Верит ли минхеер Рольф Стандер в главенство закона и в свободу слова?

Но закончить он не смог: был пущен первый снаряд. Он по высокой дуге прилетел из глубины зала и разорвался на столе перед Тарой – коричневый бумажный пакет с собачьим калом, и сразу началась бомбардировка гнилыми фруктами, рулонами туалетной бумаги, дохлыми цыплятами и гнилой рыбой.