Саймон Скэрроу - Орел-завоеватель

Разговор с Флавией, по существу, закончился ничем. Он добился от нее клятвы, но от подозрений, что она связана с заговорщиками, так и не избавился. Слишком много имелось странных фактов, трудно объясняемых случайными совпадениями. Поэтому легат чувствовал себя более чем скверно. Вступая в брак, они с Флавией поклялись друг другу в верности, и он до сих пор считал, что в основе семейных отношений должно лежать доверие между супругами. А потому появившиеся у него сомнения подтачивали эту основу, делая ее все менее прочной. В скором времени ему придется испытать ее еще и сообщением, что жизни императора грозит нешуточная угроза, о которой поведал Админий. И подобные неприятные сцены будут происходить между ними снова и снова, пока он начисто не оправдает ее в своем мнении… или не обнаружит доказательств ее вины.

— Я должен вернуться к моему легиону, — заявил Веспасиан. — Береги себя.

— Да сохранят тебя боги, брат.

— Хорошо, если бы нам не было нужды на них полагаться, — сказал Веспасиан и слегка улыбнулся. — Сейчас мы в руках смертных, Сабин. Судьба ныне всего лишь наблюдает за нами со стороны.

Он тронул коня каблуками и перешел на рысь, двигаясь вдоль понурой колонны легионеров, тащившихся по направлению к Камулодунуму. Где-то впереди их ожидал Каратак со свежей армией, которую он сумел собрать за подаренный ему Клавдием месяц. На сей раз вождю британских воинов предстояло драться на подступах к своей столице, и сражение, в котором сойдутся две враждебные армии, обещало стать самым жестоким и кровопролитным из всех, что состоялись до этого времени.

Буря продолжалась весь оставшийся день. Дороги и тропы, по которым двигалась армия, быстро превратились в полосы размокшей грязи, засасывавшей сапоги горбившихся под своей намокшей поклажей легионеров. Тащившийся позади обоз увяз окончательно, остановился и был оставлен под охраной вспомогательной когорты. К вечеру армия продвинулась не более чем на десять миль, и защитные земляные сооружения еще возводили, когда выбившийся из сил арьергард с трудом подтянулся к ставившимся на ночь палаткам.

Все улеглось только перед самым заходом солнца, и пробившийся сквозь разрыв в облаках яркий сноп оранжевого света озарил промокшие насквозь легионы, поблескивая на мокром снаряжении и отражаясь во взбаламученных грязных лужах. Заодно спала и влажная грозовая духота — воздух стал прохладным и свежим. Быстро покончившие с установкой палаток легионеры разделись, развесили плащи и туники сушиться на растяжках и принялись ужинать, сетуя на нехватку сухого валежника.

Из вещевых мешков извлекался походный паек — лепешки и полоски сушеной говядины, разжевать которую было не легче, чем кожаную подметку.

Когда солнце, блеснув напоследок, исчезло за горизонтом, облака вновь затянули небо. Опять поднялся и начал усиливаться ветер. Развешенную на растяжках одежду пришлось снять, чтобы ее не унесло незнамо куда, а вскоре и все легионеры забились в содрогавшиеся под бурными порывами завывающего ветра палатки, где продолжали дрожать, кутаясь в мокрые плащи и пытаясь согреться, чтобы заснуть.

В расположении шестой центурии царило общее уныние, но Катон даже на этом фоне ощущал себя особенно несчастным. Ребра его до сих пор ныли, храня память о пинках, доставшихся ему от преторианского центуриона за попытку сунуть нос в запретную для него жизнь. Съездили ему и по физиономии, однако при всем при том он еще легко отделался. Все готовились к маршу, и было не до того, чтобы долго возиться с каким-то мелким нарушителем установленного порядка.

Теперь он сидел понуро, вперив во что-то перед собой невидящий взгляд. Сон не шел. Его терзала тревога, причем связана она была вовсе не с предстоящим сражением. По правде сказать, он совершенно не задумывался о том, что ждет римскую армию впереди — славная победа или постыдное поражение. Не волновала его даже собственная вероятная гибель. Все это оттеснялось на задний план мыслью о том, что Лавиния, близостью которой он наслаждался всего несколько дней назад, сейчас, возможно, дарит свои ласки Вителлию.

В конце концов горький яд отчаяния стал для него невыносимым. Не в силах больше терпеть эту муку, желая во что бы то ни стало покончить со своим горестным состоянием, он потянулся к поясному кинжалу. Пальцы сомкнулись вокруг отполированной деревянной рукояти и напряглись, готовясь выдернуть из ножен клинок.

Потом юноша ослабил хватку и сделал глубокий вдох. Это нелепо. Он должен заставить себя думать о чем-то другом, о чем-нибудь, что могло бы отвлечь его от мыслей о Лавинии.

За пазухой у него по-прежнему находилась странная тряпица, которую Нис повязал на свое неповрежденное колено. Ощупав ее рукой, Катон заставил себя думать о начертанных с внутренней стороны повязки непонятных значках. По его разумению, они, особенно в связи с подозрительными обстоятельствами, при которых эта повязка была обнаружена, являли собой нечто очень и очень важное во всем этом деле. Скорее всего, это шифрованное послание, которое Нис пытался доставить в римский лагерь. Но кому оно предназначалось?

По правде сказать, ответ на последний вопрос напрашивался сам собой — трибуну Вителлию. А поскольку появился Нис с вражеской территории, где не могло быть никого, кроме туземцев, отправителями послания могли быть только они. Все это сильно попахивало изменой, однако Катон отдавал себе отчет в том, что обвинить трибуна можно, лишь располагая неопровержимыми доказательствами. На настоящий момент, не считая стойкого нерасположения к Вителлию, у него имелся лишь кусочек ткани с невразумительными черными знаками. Едва ли на столь зыбком материале можно построить дело. Сетуя на собственное бессилие, Катон пытался прийти к какому-нибудь решению и сам не заметил, как усталость взяла свое. Веки его медленно опустились, и вскоре он уже довольно активно вносил свой вклад в храп остальных бойцов центурии.

На следующее утро пробудившийся лагерь со скоростью лесного пожара облетела новость — впереди, чуть восточнее, обнаружен противник. В дневном переходе от бивака передовой разъезд вспомогательной кавалерии наткнулся на линию защитных сооружений. Всадников осыпали стрелами и копьями, и они, поскольку их задача сводилась к разведке, поспешно отступили, оставив перед возведенной врагами преградой некоторое число убитых и раненых сотоварищей. Пока командир патруля докладывал о том императору, весть понеслась от палатки к палатке и была в целом принята с облегчением. Легионеров радовало, что противник решил выйти в поле и дать римлянам бой, а не изводить их партизанской войной, которая могла затянуться на годы.