Поль Махалин - Крестник Арамиса

Взволнованный, барон схватил его за руки.

— Черт возьми, капитан, к чему такие мысли?.. Давайте представим, что я у вас ничего не выиграл… Деньги, на столе, возьмите их и заплатите своим людям, а если не хватит, смело добавьте из моего кошелька. Да и товарищи не откажут вам в помощи.

Капитан удивленно смотрел на Элиона и молчал.

— Что, собираетесь отказываться?.. Своего друга хотите обидеть… — не унимался молодой человек.

И дружески ударил старого офицера по плечу.

— Итак, решено! Ведь вы не захотите отнять у меня единственную радость, которая способна утешить в горе, — помочь армейскому товарищу и сохранить для короля одного из лучших солдат…

Тресарди мрачно посмотрел на Элиона. В его мутных глазах заблестели слезы. Он обнял молодого человека, крепко прижал его к своей широкой груди и заплакал.

— Тысяча чертей! Лейтенант, вы — благородный человек! — проговорил он сдавленным голосом. — Отныне я с вами до последнего вздоха… Да, друг, черт меня подери!.. Друг, который умрет за вас и развеет все печали…

— Увы! — вздохнул крестник Арамиса. — Есть печали, которых не развеешь… А дружбу вашу я принимаю всем сердцем. — И учуяв аппетитные запахи, шедшие из столовой, добавил: — Присоединимся же, наконец, к товарищам! Наш разговор слишком затянулся, капитан… Боюсь, нам останется только дно облизывать…

Этот случай сдружил их, и они стали неразлучны, как Орест и Пилад. Думаю, если бы эта пара существовала в действительности, ее наверняка показывали бы на ярмарке. Итак, бывшие противники сели за стол и заработали челюстями, желая наверстать упущенное.

В столовой царил веселый гомон, но вдруг всё разом смолкло — офицеры прислушались: издалека доносился топот копыт.

— Господа, — сказал шевалье д’Эсбле, — де Мовуазен вернулся с прогулки вместе со своей женой, прекрасной маркизой.

— Господин де Мовуазен тоже здесь?! — воскликнул барон удивленно.

— Да, он командует легкой кавалерией, — ответил шевалье.

— Ставленник дю Мэна, — проворчал капитан. — Уверен, его послали в армию только для того, чтобы шпионить за генералом, который явно не пользуется расположением Вечной.

Вечная — еще одно насмешливое прозвище, которым наградили мадам де Ментенон.

— Господин де Мовуазен женился? — спросил крестник Арамиса.

— Да, и все волочатся здесь за его женой, де Вандом первый… К тому же маркиз определяет погоду в штаб-квартире!.. Отвратительный господин, между прочим, со взглядом, ничего не выражающим, и с медово-уксусной улыбкой.

Молодежь столпилась у раскрытых окон. Господин де Жюссак тоже не мог сдержать любопытства, он протиснулся между де Мираваем и д’Эсбле и жадно впился глазами в даль.

На мосту показалась небольшая группа всадников: супруги де Мовуазены и несколько адъютантов генерала де Вандома. Во главе кавалькады скакала маркиза, и молодые офицеры, устремив на нее восторженные взгляды, вздохами и восклицаниями выражали свое восхищение. Разглядев черты ее лица, Элион испуганно вскрикнул.

Это была Арманда.

В элегантном костюме для верховой езды из зеленого сукна с оранжевой обшивкой, — то были цвета, принадлежавшие полку ее мужа, — она грациозно сидела в седле, демонстрируя совершенство своей талии.

Когда всадники проезжали мимо окон, офицеры обнажили головы и принялись кланяться. Каждому хотелось выразить восхищение этой молодой женщине, каждый мечтал, чтобы только ему предназначалась ее улыбка, обворожительная, но холодная, как и блеск ее глаз.

Ни она, ни господин де Мовуазен не заметили Элиона.

Всадники исчезли в дорожной пыли, и перед окнами появился запыхавшийся сержант.

— Господа офицеры, всех немедленно к майору!

Через пять минут постояльцы «Кастильского оружия» собрались вокруг почтенного Будевиля для того, чтобы ознакомиться с депешей министра Поншартрена.

— Господа, — сказал майор, — отныне у нас новый полковник, господин де Нанжи. — И бывалый солдат, раздраженный назначением салонного ветреника, этого придворного мотылька на серьезную должность, сердито добавил: — Прекрасный Нанжи, как его называют… Любимец всех дам двора… Сам распространялся о своей интрижке с женой дофина.

И старый майор вздохнул с грустной усмешкой:

— Кажется, и он привезет свою молодую супругу, как и этот Мовуазен… Подумать только! Его жена присутствует на всех совещаниях в штаб-квартире и высказывает мнение обо всех операциях!.. Дьявольщина! Если так и дальше дело пойдет, если этот парад юбок не прекратится, то лагерь де Вандома скоро станет маленьким Версалем и мы уже дюжинами будем исчислять всяких там Ментенон, хотя и одной-то более чем достаточно!..

Генеральный штаб герцога де Вандома занимал в Бриуэге обширный дом, расположенный на городской площади. Это была небольшая площадь с балконами и террасами, с изящной аркадой и причудливыми портиками.

Поднимемся же, с позволения нашего читателя, в комнату, располагающуюся во втором этаже. Здесь обитает лицо, с которым нам надлежит познакомиться.

Этому человеку было, по-видимому, лет около сорока. Был он среднего роста, крепкого сложения, несколько полноватый. Расположение к себе он мог вызвать отнюдь не внешним своим видом: вряд ли встретишь гуляку или нищего, одетого с большей небрежностью и в столь изношенное, потертое, изорванное платье, разукрашенное винными пятнами и следами жира. Из-под расстегнутого камзола нашего нового знакомого выглядывало белье сомнительной чистоты, галстук был завязан кое-как, пожелтевшие кружева манжет обтрепались и бахромой свисали на кисти рук, не менее грязных. Лицо господина покрывала четырехдневная щетина.

При всей своей неопрятности, непростительной для человека его рождения и положения — герцог Вандомский, Луи-Жозеф, был правнуком Генриха IV, сыном де Меркёра, женатого на Лауре Манчини, — он высоко держал голову и имел вид непреклонный, гордый и истинно благородные манеры.

Несколькими годами раньше болезнь принудила его лечь под нож хирургов, которые успокоились только после того, как удалили часть носа и семь или восемь зубов… Однако люди, имевшие с ним дело, забывали об этих ужасных изъянах: настолько он умел очаровать их легкостью слога, тонкостью ума и живостью своего характера.

К одному из грехов герцога, которых, честно скажем, у него насчитывалось побольше семи, относилась неизлечимая лень. Редко удавалось заставить его встать с постели раньше четырех часов после полудня, где, по утверждению Сен-Симона, он «не стеснял себя ни в чем» и отдыхал вповалку со своими кобелями, «которые располагались так же удобно, как и он сам», и суками, «здесь же производившими на свет щенят».