Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— К чему тогда привезли меня сюда? К чему забрали меня из моего Чуян-тепа? Я разве хотела?

Прозвучало это наивно. Эбенезер и Гвендолен беспомощно переглянулись. Первой нашлась мисс Гвендолен:

— На Востоке женщину не спрашивают. Её просто берут... Кем бы вы были, милочка, в своем глиняном захолустье? Вас вытащи­ли из навозной кучи. Ваша судьба...

— На что мне такая судьба? Я хочу домой.

— Ну, это мы решим, куда вас деть. — Мисс Гвендолен загово­рила таким тоном, что у мистера Эбенезера от поясницы вверх по спине побежали мурашки, и он вдруг пожалел Монику. Да, по­жалел, но мгновенно он подавил в себе это чувство и ничего не позволил заметить своей проницательной экономке. Он завер­телся на месте, закрыл лицо носовым платком, громко высмор­кался.

Мисс Гвендолен смотрела на Монику и улыбалась. Нехорошая это была улыбка, и Моника, чтобы только не видеть её, снова начала разглядывать миниатюру.

— Это ужасная картинка,— сказала Моника.— Какая жесто­кость! Зверство.

— Ты о сцене, нарисованной древним художником в верхнем уголке миниатюры? — проговорила мисс Гвеидолен. — Что ж, на­стоящее средневековье, настоящий Восток с его отношением к женщине. На картинке штурм крепости Гондри. Знамена, фанфары, барабаны, рыцарские схватки... А в башне очень натурально отре­зают ножиком головы гаремным красавицам, льется ручьями кровь из перерезанных горлышек... Вы обратили внимание, Эбе­незер, прирезывают красавиц не воины Бабура. Они еще только ломятся в двери гарема... Красавиц убивают евнухи, выполняют приказ своего господина, владетеля Гондри. Он понял, что пора­жение неизбежно, и, раз так, пусть женщины не достанутся врагу...

— Но это зверство! — воскликнула Моника.

— Конечно. Но и правитель Гондри был прав по-своему. За­чем отдавать свои сокровища врагам, зачем дарить. Закопать, утопить на дне реки... Ну, а женщина-красавица самое драгоцен­ное из сокровищ. Здесь по принципу: «Ни мне, ни другим!» Когда этот владетель, или раджа увидел, что жен и наложниц не спря­чешь, не увезешь, он распорядился и...

Она со странным вниманием разглядывала Монику, точно уви­дела её впервые.

— А женщина, конечно, если она красива, знатна... Если нужда в ней исчезла, в Азии и сейчас предпочитают от неё попросту из­бавиться...

Вот тогда-то мистер Эбенезер почувствовал стеснение в сердце н легкие спазмы.

В практике своей работы, многолетней, очень сложной и не всег­да чистой, мистеру Эбенезеру Гиппу доводилось выполнять само­му неблаговидные задания Лондона. И он выполнял их точно и беспрекословно. Порой специфические «азиатские» приемы и способы, грязные, жестокие, вызывали в нем даже брезгли­вость, но он служил по принципу — «цель оправдывает средст­ва» — и до угрызений совести никогда дело не доходило. И все же его задевали сейчас хладнокровие, бесчувственность мисс Гвендолен. Он знал, что у неё отнюдь не рыбья кровь, что она умеет быть и нежной, и душевной, и даже страстной. Он поражался умению её, если так можно выразиться, полностью перевоплощать­ся. Вероятно, таким характером обладали матроны древнего Рима, которые могли, еще не остыв от объятий возлюбленного, любовать­ся его муками или после жестоких зрелищ Колизея нежничать с гладиатором среди роз в своей вилле.

Такие мысли раньше не приходили в голову мистеру Эбене­зеру. И он испугался: неужели золото кос Моники и наивные ку­кольные глазки могли провести борозду в его сердце. И еще больше напугало его: эта узбекская крестьянка сделала его сентиментальным. Никогда нельзя поддаваться слабостям. Нервно про­бежали его пальцы по бортам суконного сюртука, проверяя, все ли пуговицы застегнуты и не сдвинулся ли хоть на йоту его гал­стук бабочкой на твердом целлулоидовом воротничке, подпираю­щем довольно-таки больно его желтую, продубленную тропическим солнцем и лихорадкой шею.

Тем временем мисс Гвендолен собственническим взглядом изу­чала лицо, платье, фигуру, туфли Моники и, поджав губы, раз­мышляла. Взгляд англичанки делался все тяжелее и тяжелее. Он не сулил хорошего.

— Вы знаете, Эбенезер,— наконец проговорила она без всяко­го выражения,— эксперимент удался.

— Очень удался,— оживился мистер Эбенезер.

— Слишком удался! И теперь, если... если им она не понравит­ся...— мисс Гвендолен думала вслух.— Она стала слишком умной и знает слишком много. Она вырвалась из рук своих создателей и... Она... то самое чудовище, помните, Эбенезер, в том романе... «Франкештейн»...

— Не помню.— Мистер Эбенезер вообще не читал романов.

— И напрасно. Роман Мери Шелли. Ученый становится жерт­вой своего собственного создания — человекоподобного чудови­ща... Наша Моника — дитя... высосала грудь матери и укусила... Или мы перестарались. Или она оказалась чересчур способной. Нам её не простят. Да не смотри, девочка, на меня так... Ещё ни­чего не решено. Но если господа из Лиги Наций вздумают и даль­ше упрямиться, нам поставят в вину многое. Они ведь на себя ничего не возьмут. Всё свалят на нас. И на неё... Ну, не смотри так... Никто тебя не съест... пока... И потом есть еще Ага Хан... Он еще не утратил вкуса к девственницам с розовой кожей. Или найдется какой-нибудь шейх с золотой мошной.

— Я не рабыня, чтобы вы говорили обо мне так...

Я грешил против тебя, я убегал от тебя.

Сегодня я пришел к тебе, умоляя тебя и

ища пристанища.

Фередэддин Аттар

Странные заявлялись визитеры. И без конца. Там, где мёд, там и мухи. Но самый странный пришел поздно вечером, когда и визиты наносить не принято. Он не скрывал, что предпочитает сумерки и совсем не хочет, чтобы его видели днем на беломрамор­ной лестнице отеля «Сплэндид».

Даже на видавшего виды портье он произвел впечатление. Чу­довищных размеров голубовато-серый тюрбан делал посетителя высоким и важным, внушительным и представительным. Длин­ный облегающий камзол, белые бязевые панталоны в трубочку, туфли с загнутыми вверх носками, подбритая напрямую бород­ка—всем своим несколько маскарадным обличием визитер, види­мо, старался подчеркнуть, что он из южных стран, вернее всего из Индии. Но он не дрожал от швейцарской сырости, держался горделиво, животом вперед, и высокомерно, храня на лице брезгливую гримасу безразличия. Чёрные невидящие глаза меж при­пухлых век пронизывали собеседника насквозь и не отражали ни­чего, что видели. Из груди доносились глухие звуки, мало похо­дившие на членораздельную речь.

Визитера проводили в гостиную. Прогудев неразборчиво своё имя, он уселся, но не на кушетку, а прямо на ковер, по-турецки, поджав под себя ножки-коротыш-ки, и замер. Он спокойно сидел и ждал, не подняв головы, не повернувшись, когда в комнату грузно вбежал мистер Эбенезер. Он явно нервничал: