Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— А что за история с дочерью эмира бухарского?

— Мой бог, я потеряла мою девочку, такую розовенькую, та­кую золотоволосую, с таким голубым бантом, о!

— Значит, была девочка? Вы ее потеряли? Где? — упорствовал мистер Гипп.

— Девочка, моя дочь, Моника. Я потеряла ее в Шуян-тепа.

— Она от Сеида Алнмхана?

— Прелестный ребенок. Голубые глазки.

— Простите. В котором году родилась девочка?

— В году? Такая хорошенькая. Красные офицеры и комисса­ры — они не лишены чувства — баловали девочку.

— Прошу, припомните дату рождения.

— О, это было давно. Я была молода и неопытна. Меня про­дали. Да, да. Продали в гарем, в Бухару.

— Итак, ее отец эмир.

— Увы. Мой бедный ребенок, моя девочка...

— Итак. Кто похитил вашу дочь? Они забрали и ваше иму­щество?

— Мой комиссар уехал в горы и не вернулся. Я не могла ть в неизвестности. Через Шуян-тепа проезжал один красныйофицер, очень симпатичный, такой кудрявый. Я поехала с ним узнать про комиссара.

— А девочка осталась? А ваши вещи? Не было ли среди ва­ших вещей бумаг, документов? Не взяли ли вы с собой из Бухары какие-нибудь документы?

На бульдожьем желтом лице мистера Эбенезера Гиппа не от­ражалось ни раздражения, если оно и было, ни нетерпения, кото­рые могли возникнуть из-за бестолковых, путаных ответов Люси. Даже и теперь, когда, вместо того чтобы ответить прямо, она снова воскликнула:

— О моя несчастная дочь!

— Не припомните ли, был ли при девочке какой-либо доку­мент, предмет, доказательство ее происхождения. Наконец фамилия, имя. Какой-либо признак, примета?

— Моника осталась у одного фермера. Очень дикая, но почтен­ная семья. Хозяин очень черный, бородатый, но был ласков с де­вочкой. Я сказала: «Доверяю мою девочку вам». Села па лошадь и уехала. О, я прекрасно ездила верхом!

— Вы не вернулись?

— О, нет. Все закрутилось, завертелось в Самарканде. Господин Кастанье увез меня в Ташкент. Потом Москва, Париж. Я не могла не воспользоваться шансом. Я осенний листок в вихре. И потом я была спокойна. Фермер так полюбил мое дитя.

— Скажите, вы искали свою дочь? Писали в Россию? Хлопо­тали по дипломатическим каналам?

— О да!

— И что же?

— На Кэ д'Орсей, в Министерстве иностранных дел, мне сказали: «У Франции нет дипломатических отношений с Советами». Я писала в Красный Крест. Увы, моя девочка! Ответ не шел. А меня житейский вихрь все гнал и гнал, желтый осенний листок.

Вряд ли у мистера Эбенезера Гиппа когда-нибудь говорило сердце. Ему и дела не было до житейских вихрей. Но и он не удер­жался от укоризненного восклицания:

— Уже семь лет, как восстановлены отношения! И вы ничего не узнали?

— Вот, я прочитала в газете... Мне прочитали... И душа моя заметалась. Как забилось мое сердце! О, моя девочка!

— И вы уверены, что прокаженная в цепях — ваша дочь?

— Вы жестокий! Не отнимайте надежды. Мое сердце гово­рит— это она! Но прокаженная — ужасно! Цепи... На нежных ручках цепи!

Мистер Эбенезер Гипп повернулся к Рябушинскому;

— Почти ничего реального. Экзотический душещипательный роман. История прокаженной в газете и приключения мадемуазель Люси с большевистским офицером географически связаны с мест­ностью Чуян-тепа. Сплетя годы в том же Чуян-тепа обнаружили девушек на цепи. Фантастично предположить, что одна из де­виц — дочь мадемуазель Люси... гм... одной из обитательниц га­рема бухарского эмяра.

Люся оскорбилась:

— Я жена эмира!

— Но вы жена и того... большевистского комиссара?

— Ля-ля! Беспомощная, слабая, я оперлась на сильную руку! Кому какое дело!

Рябушияский, развалившись небрежно в кресле, с торжеством поглядывал на мадемуазель Люси.

— Прекрасно, — заметил он.— Итак, супруга эмира, вырвав­шаяся из когтей Советов,— это раз! Потерявшаяся дочь — это два! И, наконец, восточная принцесса, которую мучают в сырой темнице. Разве этого недостаточно для выступлений Лиги Наций?

— Схема довольно убедительная, — хмыкнул мистер Гипп.

Maдмуазель Люси извлекла из сумочки кружевной платочек.

— Умоляю!Помогите! Спасите дочь! Моя златокудрая! Сине­глазая! О!

Она разрыдалась вполне искренне.

— Всему свое время, — ворчал мистер Эбенезер Гипп. — Спо­койно. А сейчас договоримся: никаких интервью, никаких бесед! Большевики узнают — не видать вам тогда своей дочери.

— О, мой бог!

— Мы же примем меры.

— Какое счастье! Я увижу дочь, мою золотенькую с голубыми бантиками. Вы мне поможете. Вы спасете ее.

— Итак, молчание! — весело заговорил Рябушинский. — Какая перспектива! Прелестная супруга восточного властителя блистает в Париже! Дочь — принцесса! Расчувствовавшийся папаша эмир рассыпает к ногам своих любимых алмазы, сапфиры, рубины, чер­вонцы. Волшебство! А сейчас, чур, молчок! Ни слова! Никому!

— О! Конечно!

— Вы умница, мадемуазель. Потому мы с вами откровенны. Но тайна, тайна! Ни слова генералу Кутепову. Ни слова господину Кастанье. Преждевременно впутывать Кэ д'Орсей. Для всех и вы и ваша несчастная дочь — однодневная сенсация: большевистские жестокости и тому подобное. Пошумят и забудут. А вам под эту восточную сказку сейчас и сантима не дадут. Но зато попоз­же, о!

— О ля-ля! Наши так скупы.

— Полагаю, мы с вами договорились, — проскрипел мистер Гипп. — Попозже я вас познакомлю с мисс Гвендолен Хайт. Весь­ма достойная девушка. Респектабельная семья, большие связи. Возможно, вы захотите съездить в Индию... гм... повидаться с до­черью.

«Да, прав был тот левантинец: англичане не выпустят теперь из своих лап ни ее, ни бедную Монику». Но мысль эту мадемуазель Люси оставила при себе, а вслух воскликнула:

— Прелестно! Восхитительно! Но, мой бог, а барон?

— Мсье Роберу ни слова! Едва ли ему доставит удовольствие известие, что у мадемуазель Люси ла Гар где-то в Азии взрослая дочь. Не правда ли?

— Да, да. Как умно вы все решили, сэр.

И мистер Гипп и господин Рябушинский видели в мадемуазель Люси легкомысленную дамочку полусвета, правда, расстроенную, опечаленную, даже переживающую довольно бурно полученное из­вестие. Одного они совсем не заметили.

Едва речь заходила о делах, Люси морщила губки, очень изящные, очень накрашенные, а в голубых подведенных глазах ее появлялось выражение отнюдь не наивное.

Ни Гипп, ни Рябушинский так и не поняли, что Люси ла Гар д'Арвье, бывшая жена эмира бухарского, несмотря на взволнован­ность и расстройство, сумела не проговориться о главном.

И лишь вечером, когда в особняк на улицу Капуцинов явился барон, уЛюси развязался язычок:

— Говорила я тебе, что я богата!

— Неужели?

— И они все извивались и пресмыкались, почуяв золото и про­мыслы нефти: и сам Детердинг, и этот мужлан американец, и...

— Кто же еще? Она вздохнула: