Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Но «армия ислама» существовала, и Алимхан видел в ней единственную надежду. Оставалось «взять сокола», вскочить на скакуна и «настигать джейранов в степи». А тут Мукумбаев вы­нуждает думать. Видите, современному правителю не подобает ни подавлять, ни угнетать, ни устрашать, ни заковывать, ни бро­сать в темницу, ни терзать голодом и жаждой. А с чем останется тогда эмир? Кто его тогда послушается. Набрался Мукумбаев в Западных Европах всякого. Слушай речь, но распознавай ложь и правду. Правду возьми — ложь накажи...

Станет он, Алимхан, задумываться! Вот одержит победу, тогда уж не до «гуманности». Налетит стаей орлов на сборище черни. Безжалостным демоном, таким, которому позавидуют и по­велители ада, он будет бить непокорных, притиснув их к горящей земле. Горе же всем с сомневающимися сердцами! Всех захлест­нет океан мести! Нет, ему претит постное лицо Мукумбаева. Мул­ла Ибадулла Муфти со своей вечно скривившейся мордой, которой коснулся перст нечистой силы, лучше! Конечно, Мукумбаев возжи­гает огонь истины, а от гнилушек муллы Ибадуллы Муфти — один густой дым. Но иногда лучше дым...

Он, эмир,— караванбаши. Потянул за бурундук — поводок, про­детый в нос первого верблюда,— и заставил тронуться с места караваи судьбы. Приятно чувствовать, что от движения твоей ру­ки зависит ход истории.

И все же Алимхан все поглядывал на дверь.

Какой гордец Мукумбаев! Сам наговорил тут грубостей, а оби­делся на резкое слово и ушел. От высокой горы и тень велика. Да, Мукумбаев высокая гора. Все страны в его руках. С ним нель­зя не считаться.

Эмир уже не мог сидеть на месте. Он уже клял свою поспеш­ность—мать всех ошибок. Так мечется гончая собака, опоенная бузой. Он теперь винил себя во всем. «Мы, несчастный, попали в долину бедствий! Почему Мукумбаев посмел уйти, не рассказав ничего о любимой дочери Монике? — Он и взаправду вообразил, что любит её.— Почему Мукумбаев не изложил всех доводов? По­звать его!»

Оказывается, полномочными министр сразу же после неприятно­го разговора выехал из Кала-и-Фатту.

Эмир впал в состояние раздражения. Он обозвал всех совет­ников своевольными болванами. Он продиктовал спешное посла­ние Ибрагимбеку, в котором повелевал прекратить какие бы то ни было воинственные выходки и вылазки под угрозой кары все­могущего. Письмо, припечатанное большой эмирской печатью, он отдал своими руками джигиту-гонцу, приказав:

— Гони!.. Не различай, светло или темно... Не останавливайся на ночлег... спи в седле... Меняй коней... Замешкаешься — бере­гись! Плохое случится с твоей же-ной и твоим отродьем... Гони!

На всем пути из долины Пянджшира до захолустного, тонуще­го в болотах Ханабада на горной гиндукушской дороге Бухарский центр всегда держал в караван-сараях посты с подставными ло­шадьми.

— Удача да сопутствует моему гонцу! — лицемерно восклицал эмир и в курыныше, и в михманханах, и в покоях, отведенных бадахшанской очаровательнице.

«Слишком много уже исламских газиев выпили из рук вино­черпия судьбы напитка мученичества»,— думал Алимхан, но он ли­цемерил даже сам с собой. Успехи Ибрагимбека, победы в стычках с правительственными войсками пугали эмира: «Эдак и взаправду конокрад возомнит себя этим... дуче или фюрером, а то и халифом. Нельзя давать ему воли». Удивительно. Эмир мало думал о девице Монике, о той, кого ещё недавно он широковещательно объявил своей дочерью. Что ему до того, что она живой человек со своими чувствами, стремлениями, взглядами, переживаниями. Он видел её, когда она была совсем крошкой, и не помнил. В его представле­ниях она была просто молоденькой девушкой, каких он немало перевидал на своем веку.

Нет, все-таки ему пришлось подумать о ней всерьёз, но как хорошо, что тогда его сватовство не удалось, как хорошо, что он не выдал её за Ибрагимбека. Ни к чему было родниться с конокрадом. Залез бы мужлан на трон мангытов. А что было бы с до­черью, это нисколько его не волновало. Он просто отмахнулся от неё.

Иначе думал Мукумбаев. В большой тревоге, полный беспокой­ства, он глухой ночью выехал из Кала-и-Фатту по джелалабадской дороге. Он решил во что бы то ни стало разыскать Монику. Мудрец и политик, он понимал, что принцесса она или не прин­цесса, но доставит всем немало хлопот.

Под мерное покачивание в седле он вспоминал её такой, ка­кой она предстала перед ним. И не редкая красота девушки пора­зила его тогда. «Совсем она не такая беспомощная, невинная овеч­ка! Инглизы знают, что делают, играя с куколкой!»

Он был очень умный, очень осторожный, очень прозорливый царедворец — этот купец Мукумбаев. Ошибался он лишь в одном: думал об инглизах, о восточном фашизме, о Пир Карам-шахе, об Англо-Индийском департаменте, о странной экономке пешаверского бунгало, о самом хозяине бунгало. Столько мыслей копошилось в его мозгу — но он совсем упустил из виду Ага Хана, и это сбило его со следа.

Да и мог ли многоопытный коммерсант и государственный дея­тель, предпринявший миллионную торговую операцию по снабжению всех сил антисоветской контрреволюции оружием и амуни­цией на Среднем Востоке, уделить значительное место в своих рядах какой-то девчонке, пусть неглупой, пусть вышколенной Своими наставниками из Англо-Индийского департамента.

С точки зрения Мукумбаева, саму Монику теперь, когда поли­тическая акция в Лиге Наций сорвалась, лучше превратить в товар, которому, правда, немалая цена на любом азиатском и аф­риканском невольничьем рынке. Моника, став товаром, лишится своей воли и права распоряжаться собой.

«Цена девице,— раздумывал полномочный министр, когда об­стоятельства его вынуждали вспоминать о Монике,— в портах арабских княжеств Персидского залива тысяч тридцать, а с её белой кожей и саманными волосами и все пятьдесят, может быть, И больше. На том и порешим. А переправить её на Бахрейн или даже в Оман проще простого. И от ненужных осложнений изба­вимся и прибыли свои приумножим».

При всем размахе международной своей деятельности серебролюбец и скупец Мукумбаев оставался азиатским торгашом, ни­чуть не брезгующим мелкими, весьма небезвыгодными операциями с живым товаром. Да и с точки зрения корана и шариата купля и продажа невольников является вполне законным, пристойным делом.

Но мог ли Мукумбаев даже в мыслях представить, что возмез­дие придет к нему именно по коммерческой линии, и что «товар», девчонка, рабыня заставит его понести огромные убытки и приве­дет к краху его весьма почтенного предприятия.

Кто знает лекарство от заболевания,

име­нуемого алчностью?

Кей Кавус

Сорок разбойников не могли

ограбить одного голодранца.

Насреддин Афанди