Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Частые его приезды в Пешавер всегда считались желанными, н он находил любезный прием на вилле мистера Эбеиезера Гиппа, причем сам мистер Эбенезер давно уже уверовал в то, что Сахиб Джелял является по меньшей мере «человеком» эмира и Ибрагимбека. Несмотря на самые серьезные сомнения, Пир Карам-шаху приходилось считаться с «бородачом», как некиим таинственным звеном той гигантской и могущественной системы, которой Лондон опутывал всю Азию.

Особенно импонировало всем, что Сахиб Джелял никогда не просил денег, никогда не торговался и всегда, наоборот, охотно шел навстречу, когда к нему обращались за помощью.

Удивительно! Он никогда сам не давал ни копейки взаймы, но пользовался у эмира и даже у скупой, скаредной Бош-хатын широким кредитом. Однако использовал он его не для себя, а для тех, кто обращался к нему. У него была одна черта, делавшая его исключительной личностью на фоне азиатских нравов, — он никогда никому не делал подарков и сам вежливо отклонял малейшие попытки тех, кто под разнообразными предлогами пытался дать ему взятку то ли в виде породистого аргамака, то ли цельной штуки драгоценной материи, то ли красавицы-рабыни. Он не брал. Насчет его неподкупности ходили легенды. Это заставляло про­ник-нуться к Сахибу Джелялу ещё большим уважением...

Огромные коряги столетней арчи горели в памирском камине, выступавшая на дереве смола вспыхивала голубоватыми огонька­ми и распространяла по убогому помещению поистине царствен­ные ароматы. Близилась ночь. Все по обыкновению собрались у огня в огромном зале-сарае царского дворца повелителя Мастуджа. Было очень сыро, холодно, и все теснились у огня.

Недавно приехавшие с охоты гурки, более молчаливые и мрач­ные, чем обычно, грелись у гигантского дымного пламени очага у самой входной двери. У двоих из гурков были забинтованы голо­вы. Кто-то сказал, что в азарте охотники сорвались со скалы. От промокших одеяний поднимались клубы пара. Кто-то из гурков запел, тягуче, жалобно, и тоскливую мелодию подхватили ос­тальные.

Вождь вождей недовольно поднял голову.

Песня стихла. Начальник гурков встал и обратился издали к Пир Карам-шаху:

— Позвольте, господин начальник, доложить.

— Вижу и так — приехали с пустыми руками. Сидите уж. Успеется,— И, уже обращаясь к Сахибу Джелялу, заметил: — Образцовая дисциплинированность! Беспокоятся, что не успели во­время доложить. А речь идет о пустяках, о неудаче на охоте.

Он так и не позволил начальнику гурков рассказать, что случилось. Но какими-то неведомыми путями в зал-сарай проник слушок. Вельможи мастуджцы шептались, что кто-то погиб, и шепот этот достиг ушей Сахиба Джеляла. Вот, оказывается, поче­му так печально пели гурки.

Беспокойство охватило Сахиба Джеляла. Он невольно подумал о докторе Бадме, уехавшем провожать посла Далай Ламы. Вол­нение на этот раз не укрылось от Пир Карам-шаха, и он снова по­пытался заглянуть в глаза «ассиро-вавилонянина».

Вождь вождей с подозрением смотрел на всех, с кем сталкивал­ся на Востоке. Он не пропускал ни одного человека, вставшего на его пути, пока не «пробовал» его на вкус и цвет, на запах. Этого требовала профессия Пир Карам-шаха.

Он никогда не отступал от этой привычки. И теперь он распро­бовал Сахиба Джеляла. По крайней мере ему так казалось.

Он снова встретился взглядом с глазами, черными, бездонными и жесткими, и сразу же забыл, зачем искал этот взгляд. Потом он вспомнил: «У него гипнотический взгляд. Он заставляет собеседника делать что хочет». Так говорили многие, кто знавал Сахиба Джеляла ближе. Его взгляда боялись, хотя на самом деле люди боялись своей слабости.

В слабостях Пир Карам-шах никогда не признавался. И он тут же попытался убедить себя, что сила взгляда Сахиба Джеля­ла — пустая выдумка трусов, слюнтяев. Он твердо решил исполь­зовать сегодняшний вечер, чтобы установить, наконец, кто и что Сахиб Джелял.

Но странно. Беседу повел не вождь вождей, а «ассириец». И говорил он совсем уже не загадочные, тревожные речи:

— Жирный, неповоротливый язычник, пожиратель простокваши едет по горам. Ночь. Мороз. А вдруг лишения, опасности пресек­ли его жизненный путь? Но кому может понадобиться жизнь Нуп­гун Церена? Испортить отношения с Лхассой? Смерть этого тол­стяка не принесет никакой пользы. И на волосок она не сдвинет дела Тибетской империи или Бадахшана.

Вождь вождей процедил что-то насчет непредвиденных случай­ностей горных дорог. Он очень нервничал.

— Несчастные тибетцы со своим Далай Ламой, не разобрав­шись в броде, сунулись в бурный поток,— продолжал Сахиб Дже­лял.— У Тибета нет ни средств, ни людей, чтобы думать о Бадахшане. И, естественно, Нупгун Церен не пожелал завязнуть в болоте хитроумной политики. Бедный, нищий народ. Руки тибетцев от слабости даже ружья не держат, а их подталкивают: «Воюй!» И с кем? С очень сильной Красной Армией. Господин Нупгун Церен понял это своими заплывшими жиром мозгами. Он вспомнил, к чему приводят такие необдуманные шаги.

Пир Карам-шах отлично знал, о чем говорит Сахиб Джелял. Англичане проникли в Тибет лестью, подкупом, оружием. Все на­чалось с малых улыбок и богатых даров. Тибетцы и оглянуться не успели, как оказалось, что английские товары освобождены от пошлин и вся внешняя торговля захвачена английскими купцами. Английские коммерсанты проложили пути в Тибет, и вскоре ан­глийские солдаты маршировали по улицам Лхассы. Далай Ламе оставалось улыбаться, потому что у него мало было солдат. Сколь­ко бед и несчастий принесло британское вторжение нищему тибет­скому народу. Одних тибетцев убивали за то, что их подчинили китайцы. Других за то, что не помогали англичанам. И тем рубили головы, и другим. Сам духовный глава Далай Лама едва сумел бежать и вернулся к своему многострадальному народу лишь спустя год, чтобы присутствовать при кровавых междоусобицах. А дальше дела пошли ещё хуже. Воспользовались тем, что шла мировая война, и Британия под шумок прибрала Тибет к своим рукам. Тибетцы восстали и воевали камнями и палками против английских скорострельных винтовок и пулемётов.

— Да и теперь в Тибете все перевернуто вверх ногами, — вдруг снова заговорил Сахиб Джелял. — Идут междоусобицы в Сикки­ме, в Цайдаме, на границе Кашгарии. О каких Бадахшанах может думать тибетский народ?

Вождь вождей уже раскрыл рот, чтобы отдать приказ своим гуркам готовиться ко сну, но смог помянуть лишь господина чёрта...

Даже если бы на крышу дворца обрушилась сегодня лавина, он так не удивился бы. Он даже не заметил, что ликование слов­но светом осветило темное, обычно невозмутимое лицо Сахиба Джеляла.

Шумно отряхивая с верблюжьего своего халата целые слои снега и ударив несколько раз по дверному косяку своей меховой шапкой, чтобы сколоть налипшие льдинки, через порог перешаг­нул Бадма, тибетский доктор. Щурясь на яркий свет костра, он приветствовал всех по-тибетски и, быстро пройдя по кошме, сел рядом с Пир Карам-шахом.