Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— Вы же выбрались из Мастуджа не без нашего содействия. И вот мы застаем вас здесь в этой роскошной уютной михманхане, — заговорил Сахиб Джелял. Он уже оправился от приступа «тутека» и немного отдохнул. — Вы с удобством расположились здесь. Вы первыми разожгли костер. Вы — хозяева. Мы позже вступили под кров пещеры — мы ваши гости. Что ж, будь хозяева и гости тысячу раз недовольны друг другом, они остаются хозяе­вами и гостями.

Никто, видимо, больше не хотел говорить. Все прислушивались к треску хвороста в очаге, к реву и завываниям бурана.

В глубокой нише, вырубленной бог весть когда в граните каким-то путешественником, теплился желтый язычок каменного светильника. Такой светильник в приютах путешественников обя­зательно есть и стоит здесь испокон веков, быть может, со времени Александра Македонского. Стоит он, заправленный маслом из кун­жутного семени и ждёт странника, чтобы затеплиться огоньком и согреть души и сердца. А рядом стоит тыквенная бутыль с маслом. Тут же, на камне, припасены даже кремень и огниво. Так горы за­ботятся о людях.

— Бросьте! Гостеприимство Востока — чепуха, сказки, — чуть обнажив полоску жёлтых зубов, проговорил Пир Карам-шах. — Мы в состоянии войны. Я не отказался от войны.

Пока в разговор вступал один лишь Сахиб Джелял. Борода его просушилась и снова пошла кольцами, а сам он выглядел вели­чественно и высокомерно. А такому вести переговоры очень к лицу.

— Винтовка, что у вас в руках, — война. Чирак вон тот, в ни­ше, — светоч мира. Светильник возжигают хозяева гор. Они гово­рят: войны порождаются спесью и жестокостью. А что война перед вечностью?

— Хочу напомнить, — вкрадчиво заговорил доктор Бадма, — мы шли из темноты, а вы сидели на свету, как на ладони у нас. А что касается оружия, то оно у нас тоже есть. — Он провел пальцами по еще влажному, заиндевевшему дулу карабина. — Горы не прощают нарушителям обычая. На овринге не стреляют. Возмездие покарает того, кто нарушает закон гор.

Раздражение у Пир Карам-шаха все еще искало выхода:

— Хорош буддийский монах-миротворец с винтовкой.

— Отличный карабин, — и Бадма ещё раз провел пальцем по дулу. — Стреляет точно. Но вы стрелять не начнете. Вы считаете, что ещё многого не сделали в своей жизни. А если вы не начнете, не будем стрелять и мы.

— Жить хочется, а? — пискнул по-птичьи Молиар. Он никак не мог согреться.

— И ты здесь! — Очевидно, лишь теперь Пир Карам-шах раз­глядел и узнал Молиара. А тот схватился за оружие и воскликнул:

— Мсти сделавшему тебе добро!

— Осторожно! — остановил его Сахиб Джелял. — Даже вора называют «братец», если есть к нему дело.

— Отложим оружие! Спокойно! — властно проговорил Бад­ма. — Никто из нас не виноват, что дорога из Мастуджа в Афган­ский коридор одна-единственная. Мы с вами уже разошлись, и снова затевать драку нечего.

Поморщившись, вождь вождей слабым голосом протянул:

— Вам нужна тишина тайны. Начнется стрельба — и сюда явятся афганцы, и вы не попадёте на Памир, а вы идете на Памир.

Но доктор Бадма уже не слушал его. Он по обыкновению раз­мышлял вслух:

— Такие люди, скажем, искатели приключений, любят жизнь. Очень любят жизнь. Господин Пир Карам-шах воображает себя сверхчеловеком, и ему очень жаль себя: какой артист погибает! И как! От случайной пули. На дне пропасти, среди камней. Брр! Значит, стрелять господину Пир Карам-шаху не хочется, да и бес­смысленно. И первым он стрелять не начнет.

— Сущность обстановки ясна, — проворчал вождь вождей. — Но и вы стрелять боитесь. Вам невыгодно привлекать внимание кого бы то ни было. Вам ещё предстоит перейти Ваханскую доли­ну, а это не просто.

Он говорил, но в его голосе звучала безмерная апатия. Каза­лось, если бы его сейчас подталкивали к пропасти, он едва ли оказал бы сопротивление. И даже память о страшной участи его гурков не заставила бы его бороться. Голова Пир Карам-шаха склонилась на грудь.

— Что ж! Так и будем сторожить друг друга всю ночь? — усмехнулся Бадма. — Мне лично это не доставляет удовольствия. Распорядитесь лучше. Этот ваш спутник очень горяч.

Пир Карам-шах что-то вполголоса сказал человеку в синей чалме, и тот нехотя положил винтовку рядом с собой. Из шерстя­ной тряпки, закутывающей нижнюю половину лица, захлюпало, забурчало:

— Издравству, худжаин зиофати! Встретились, значит!

В прореху между синей чалмой и тряпкой глядел знакомый глаз, черный, острый, злой. Бадма зябко шевельнул плечами.

— Куда, господии курбаши, путь держите? Опять в Фергану?

— Нет. Не в Фергану.

Он тихо хрипел. И стало понятно, что Кривом курбаши очень болен. Высокомерный потомок кокандских ханов заговорил на рус­ском языке. Удивительно! Он заискивал перед доктором. Бес­страшный, свирепый, он боялся, дрожал за жизнь. Но что не сде­лает болезнь с человеком.

— Всех разговоров на дырявый пенни, — с трудом выдавил из себя, не поднимая головы, Пир Карам-шах. Он едва выговаривал слова, настолько ослабел от ли-шений. — Мы хотим уйти. Нам надо спокойно уйти, иначе...

Молиар взвизгнул:

— Вы и пикнуть не успеете!

Однако выглядел он совсем не воинственно.

— Прежде чем вы до нас дотянетесь, — бормотал вождь вож­дей,— кое-кто из вас отправится на тот свет... и прежде всего вот... очаровательная принцесса.

Сиплым лаем Кривой, видимо, хотел показать, что слова Пир Карам-шаха очень развеселили.

— Что вам пользы от мёртвой царевны?! — выпалил он.

— Не смей! — вскрикнул Молиар. Он заслонил собой Монику и смешно растопырил пальцы над костром. Пир Карам-шах даже не удостоил Молиара взглядом и, напряженно посмотрев на док­тора Бадму, протянул:

— Что ж, давно мне следовало понять, что и вы, и этот Дже­лял, и даже он, — взгляд его, полный презрения, остановился на красном, потном лице Молиара,— что вы все не те, за кого себя выдаёте. Но принцессу-большевичку вижу впервые.

Он даже попытался изобразить на лице нечто вроде улыбки, но получилась только болезненная гримаса. С унылым любопытст­вом он смотрел на разгоревшееся алым румянцем личико куклы, высовывавшееся из кудлатой шкуры яка, и бормотал:

— Какой просчёт! Сами на свою голову выпестовали змею, Бе­лую Змею. И она нас же укусила!

В голосе его можно было уловить иронические нотки, а в руке, лежавшей на коленях, поблескивала вороненым огоньком сталь оружия, и белесые глаза смотрели жестоко, беспощадно. И Молиар истерически закричал:

— Покончить с ними! Они подлецы, убийцы!

— Да, — тихо проговорил Сахиб Джелял, — степь и горы уста­ли носить на себе таких, которые убивают женщин.

— Берегитесь! — вырвалось из горла Пир Карам-шаха. Кривой курбаши рванулся было, но страшно закашлялся, весь сотрясаясь, отхаркиваясь, отплёвываясь, и плевки его громко зашипели в рас­каленных углях.