Михаил Шевердин - Перешагни бездну

Как ни странно, эти звуки сразу же утихомирили всех. Первым заговорил, вернее, засипел Кривой курбаши.

— Худжаин, — обратился он к доктору Бадме, — прикажите этому барабану перестать греметь. На базаре в наши ферганские дни такие шли по медному грошу пучок.

— А, ты сам болтун и трус! Тебе только с женщинами и деть­ми расправляться, мерзавец!

— У вас нет выбора, — в изнеможении простонал Пир Карам-шах, не сводя угрожающих глаз с Моники.— Что ж поделать, она, принцесса,— выкуп за меня. Отбросим громкие слова.

И Монике показалось, что тень смерти легла на её лицо.

— Или вы откроете нам дорогу, или...

Напряжение достигло предела. И вдруг заговорила Моника, тихо, но решительно:

— Стреляйте... в него... Я не боюсь...— Потемневшие глаза её блестели на бледном, как мел, лице, губы крепко, до крови, прикушены.

— Убрать руки! Не стрелять! — Голос Бадмы прозвучал так властно, что все повиновались, даже Пир Карам-шах.

— Не знаю, как голова твоя, Курширмат, уцелела от клинков моих белуджей, — с ненавистью проговорил Сахиб Джелял. — Вид­но, дрогнула в темноте рука Малик Мамата.

— Отпустите его! — вдруг прозвучал слабый голосок. И все по­смотрели на куль из шуб и паласов, в которые была завернута Моника.

— Ого, женщина заговорила, — удивился Пир Карам-шах.

— Он не плохой. Он не сделал мне плохо. Мы ехали через го­ры, и этот... курбаши оберегал меня.

Доктор Бадма резко остановил её:

— Разговоры разговорами, а решать надо. В отношении вот этого господина,— он кивнул в сторону Пир Карам-шаха, — мы ре­шение приняли уже раньше. Он свободен и может ехать. Но, пре­дупреждаю, если он когда-либо ступит на землю Советского Союза, с ним мы церемониться не станем. Да он к тому же «провалился» и никого больше не обманет. А теперь вот о нашем старом зна­комце.

Он смотрел на Кривого и говорил по-узбекски:

— Курбаши Курширмат объявлен Советским государством вне закона. Тише! Молчать! Преступления Кривого чудовищны. Кривой курбаши зулум — злодей. И таким даже не мстят, их просто унич­тожают. — Из-под тряпки, закрывающей рот Кривого, послышалось что-то вроде рычания. — Но своей рукой... Не могу. У меня особые счёты с ним. А потому... Слушай же, господин Курширмат, предла­гаю идти со мной. Предстать перед трибуналом. Понести ответ перед народом за свои дела, кровавые дела.

Снова Кривой зарычал:

— Попробуй!

Отлично понимал доктор Бадма всю нелепость своего положе­ния. Заставить Кривого следовать за собой он не имел ни милей­шей возможности. И Пир Карам-шах несомненно поддержал бы басмача.

Рисковать не имело смысла.

Понял это и Сахиб Джелял. Он успокоительно заговорил:

— Отложим гнев! Огонь в очаге греет отлично. Я вижу вон там еще один знак мира — чугунный котелок. Обыкновенный котелок! Чугун покрыт коростой копоти, но котелок отлично выполнит свое назначение — сварит пищу путешественникам. Да, есть чему по­учиться у горных людей. Они говорят нам: «Мир входящим в гор­ную страну!»

— Вижу, вы больны, изнурены, — обратился доктор Бадма к Пир Карам-ша-ху. — Вы больше не вождь вождей. И Кривой курбаши более не курбаши. Ваше дело проиграно. Ваше дыханье было ядом. Теперь ваше дыхание дурно пахнет, но безвредно.

— Поэт писал, — подхватил Сахиб Джелял, — «Был я подобен весне, и цветы распускались для меня, но позволил я прийти осе­ни, дал всё иссушить». Были вы вождем вождей — теперь вы вождь теней.

Не удержался, конечно, и Молиар:

— У мусульман на одре смерти не стонут, не охают, а благо­честивыми возгласами заглушают боль.

— Мой совет: сдавайтесь! — заключил доктор Бадма. Но он зорко следил за каждым движением Пир Карам-шаха и Кривого. Оба сидели, опустив головы на грудь и не поднимая глаз.

Неожиданно Пир Карам-шах повернулся, взглянул в глубь пещеры и глухо окликнул:

— Эй ты, бездельник!

Из-за спин вьючных ослов вынырнула малиновая чалма:

— Что угодно?

— Вставай! Поехали!

— Ох, господин! Ночь, господин! Мои ишаки, господин, не ви­дят, куда и копыта ставить.

— Вставай! Тебе золотом плачено!

Пир Карам-шах поднялся и пошел из-под гранитного навеса. Кривой курбаши, озираясь, тяжело припадая на ноги, побрел за ним.

— Смотрите на него! Вот он — делатель королей! — гаерничал Молиар. — Где твой арабский конь, повелитель мира? Или у него отросли ослиные уши?

Пир Карам-шах уже стоял на тропинке в вихре снега.

— Иди, иди! — задиристо выкрикивал Молиар. — Тут рядом за скалой кладбище. Залезай в могилу. Проходящие и проезжие по­приветствуют тебя, мертвеца.

Не отозвавшись, Пир Карам-шах исчез, тенью растворившись в метели. Кривой пятился спиной к выходу, держа на изготовку винчестер. Горец в малиновой чалме, охая и ворча, погнал своих ослов наружу.

— Боже правый, — бормотал Молиар, — теперь мы на виду. От них можно всего ждать. Спрячься, доченька, — тянул он Мони­ку с камня в глубь пещеры. Он заметался. То он бежал к костру, то бросался навстречу ослепительно вспыхиваю-щим в отсветах костра снежным хлопьям.

— Куда вы? — проговорил лениво Сахиб Джелял. — Они ушли. Совсем ушли, сбежали. С них хватит. Сейчас Пир Карам-шах сделает всё, чтобы живым добраться до Фаизабада, спасти свою шку­ру... За ним увязался Кривой. Но и он никому уже не нужен.

Доктор принялся хлопотать у очага. Сахиб Джелял прикрыл веки и, по-видимо-му, задремал. Один Молиар всё ещё метался по пещере. Его обрюзгшее лицо исказилось, налилось решимостью, упорством. Щёки, подбородок подергивались.

— Хватит, говорите вы? Почему хватит? Сколько зла сделали мерзавцы! Боже правый! И такое зло причинили моей девочке. И так просто — помахали ручкой и пошли! Оревуар! Ну, нет! Боже правый! Упустить такой шанс!

Молиар снова побежал и остановился, когда буран швырнул ему в лицо целую охапку снега.

Задыхаясь, отплевываясь, протирая глаза, он вернулся и оста­новился перед Моникой.

— Доченька, — вырвалось у него рыдание из груди. — Боже пра­вый, наконец надо сказать... я скажу... я сказал бы... Не могу. Но... растет на солончаке трава, на горькой земле — соленая горькая трава, вся в колючках, жестких, ядовитых! Не выкидывай её, до­ченька! И на сухих, морщинистых стеблях, ужасных на вид, вдруг расцветают дивные цветы. С благородным ароматом. Я хочу ска­зать... Не могу... Поймешь потом, позже. Когда позже? Не знаю...

Он склонился в поклоне перед девушкой и со странным, пол­ным боли вскриком убежал. Но тут же свет костра выхватил из мглы его подергивающееся лицо.

— Хи! Вождь вождей, его превосходительство убрался, — хри­пел он, задыхаясь. Казалось, он вот-вот упадёт.— Хи! Распоряди­тель судеб мира убрался. Повелитель душ идет по оврингу, а с овринга иногда падают. Боже, и ты допустишь, чтобы он перешаг­нул бездну!