Михаил Шевердин - Перешагни бездну

У Моники задрожали губы и выступили слезы на глазах. Она твердила словно в забытьи:

— Волки на трупах! Волки на трупах!

Никто её не остановил: все молчали, замерев, держа в руках вилки с насаженными на них кусочками жаркого... так неожидан­но заговорила девушка.

Передернувшись, сэр Безпль Томпсон со звоном положил вилку на тарелку и, забавно таращась на мистера Эбенезера, не слишком любезно процедил сквозь зубы:

— Когда господин сатана предостерегает: «Здесь ужасно...», каждая «уэнч» — чертова баба — обязательно сунет туда свои гла­за. Оставьте! — последнее восклицание адресовалось мистеру Эбенезеру, который делал многозначительные угрожающие знаки Монике.— Она не виновата. Для нежной девицы война всегда страшна.

Он налил себе содовой в бокал и принялся поддразнивать почти ласково:

— Язычок у вас подвешен хорошо, ваше высочество. Сожалею, что на вашу долю выпали тяжелые испытания. Да, в силу вашего высокого происхождения, вы призваны к большой деятельности. Вам нельзя быть овцой... э... овечкой!

— О, какое благородство чувств! — защебетала мадам Гуро.— Я довольна. Ваше, мадемуазель, происхождение сказывается. Анри, напомню — её высочество по материнской линии из рода ка­валера д'Арвье ла Гар — старинная арден-нская семья. Не сомнейаюсь, что ваш юный возраст, моя девочка, не помешает вам помо­гать нам — представителям европейской цивилизации — реформи­ровать мир азиатской дикости.

— М-мм! — промычал господин генерал Гуро.— Просто потря­сающе. Правнучка известного нашего французского путешествен­ника — исследователя Аравии сама оказалась, так сказать, вос­точной принцессой... Сказка!

«Но проклятая наша дикарка не унималась»,— брюзжал позже в бунгало мистер Эбенезер.

Все так же мило Моника проговорила:

— Я оттуда.. из самой дикости... из азиатской виллаж — по-на­шему, из кишлака. И, уж конечно, я не сумею переделывать наш мир на ваш манер.

О мистере Эбенезере его близкие друзья — как ни странно, он их имел — отзывались: «Дубовый джентльмен с дьявольски вспыль­чивой натурой». Но сам мистер Эбенезер знал предрасположен­ность своего организма к апоплексии. Коньяк, который он пил и за себя и за сэра Безиля — тот не притронулся к спиртному,— вызвал сильный прилив крови к голове и странное покалывание в области печени. Мистеру Эбенезеру пришлось собрать всю свою англосак­сонскую выдержку, чтобы не вспылить. Но с наслаждением он за­драл бы юбки болтливой принцессе и высек бы её самыми плебей­скими розгами! Не посмотрел бы, что она царская дочь, азиатское её высочество. Смеет чумазая дикарка говорить вещи, от которых стреляет в виски и ноет под ложечкой...

На обратном пути мистер Эбенезер сидел на шагреневых подуш­ках своего лакированного ландо, скорчив легкомысленную мину на побагровевшем лице и лихо сдвинув набекрень респектабельный котелок, стараясь не глядеть на безмятежно улыбающуюся Мони­ку, чтобы, избави бог, плохое настроение не поднялось к сердцу и к голове.

Себе же под нос он бормотал:

— Хватит! Скорее в Хасанабад! Довольно опытов.

Женщина — туча, мужчина — месяц.

Ме­сяц не светит из-за тучи.

Самарканди

Десятикратное бесстыдство суки, соединен­ное

с десятикратной хитростью лисицы.

Фаиз

Её понимал лишь один человек. И единственном этим челове­ком оказался азиат, обладатель великолепной ассиро-вавилонской бороды и не менее великолепной ослепительной чалмы Сахиб Мирза Джелял Файзи — бухарский торговый гость. В Лахоре, Сиалкоте, Равальпинди, Кашмире, Пешавере, в салонах колониальной аристократии он слыл безумно богатым человеком.

Он один знал слабости Гвендолен-экономки. Вернее, он скоро узнал их, и очень нехитрым путем.

Мисс Гвендолен, обреченная на существование экономки бун­гало скучного, унылого чиновника в скучном, сугубо провинциальном центре индийского Пуштунистана, безрадостное свое времяпрепро­вождение делила между занятиями с ученицами, руководством кухаркой-дравидкой и пересчитыванием выглаженных сорочек, бума­зейных кальсон и набрюшников. Лишенная развлечений, Гвендо­лен находила сомнительное удовольствие в случайных беседах с дикими, всклокоченными посетителями виллы и оживлялась лишь с появлением величественного, бархатноголосого, шуршащего шел­ком бухарских халатов Сахиба Джеляла.

С изяществом лондонского денди он целовал надушенную ручку экономки и заводил светскую беседу, обычно на очень интересные темы. Вкрадчивый, проникновенный густой голос, умение рассказы­вать самые пикантные истории типа «Тысячи и одной ночи», балан­сируя на лезвии бритвы, подлинный юмор делали Сахиба Джеляла незаменимым собеседником.

Он появился в Северо-Западной Индии недавно, однако мало кто задумывался, когда и как. Но всем скучающим дамам — чинов­ничьим и офицерским женам — казалось, что Сахиб Джелял живет в Пешавере давным-давно. Все разграничивали историю существо­вания пешаверского «высшего света» на два периода: «до» и «пос­ле». То есть «до приезда господина Сахиба Джеляла» и «после приезда господина Сахиба Джеляла».

Он представлялся сказочным набобом, фантастическим владе­тельным раджой, купающимся в золоте и драгоценностях, немыс­лимо богатым, живущим на широкую ногу. Его празднества с ки­тайской иллюминацией, индийскими баядерками, малайскими фо­кусниками, египетскими танцовщицами, великолепными обедами и ужинами под открытым небом в садах и на горных лугах, его по­ражающие воображение хлебосольство, щедрость порождали сравнение с Калиостро.

Более трезво настроенные чиновники заподозрили Сахиба в авантюризме и приписывали ему самые немыслимые дела. Иные предсказывали с точностью до дня и часа его банкротство. Но он не обращал внимания на завистливые сплетни, никого и ничего не стеснялся и возглашал открыто: «Суть жизни в предприниматель­стве и обогащении». Своим безупречным выполнением всех своих финансовых и торговых обязательств, своими связями с деловыми кругами Азии и Европы он снискал доверие и уважение.

Господин коммерсант Сахиб Джелял нередко наведовался по делам в пешаверское бунгало мистера Эбенезера Гиппа, имперско­го чиновника.

В ожидании, когда господин чиновник освободится от скучных, но необходимых посетителей, всяких там торговцев гильгитцев и лахорцев, патлатых момандов, заросших бородами сикхов и бы­строглазых, весьма живописных, но и весьма первобытных горцев из Читрала и Мастуджа, мисс Гвендолен-экономика предпочитала занимать разговорами Сахиба Джеляла. Она уводила его в изящнейшую,обставленную викторианской крученой мебелью девственно-белую гостиную, особое очарование которой и нежный уют при­дали, без сомнения, ручки самой экономки, умевшие гладить утю­гом с бесподобным совершенством, сервировать легкий интимный завтрак с еще большим непревзойденным совершенством. Един­ственно лишь очарованием мисс Гвендолен можно было объяснить, что непреклонный мусульманин-ортодокс пренебрегал суровыми исламскими запретами и не отказывался от бокала сода-виски со льдом. Характерно, что чопорная мисс Гвендолен в обществе обая­тельного Сахиба сама не могла удержаться от рюмочки, что весь­ма располагало к интимным излияниям, не подпадавшим ни под какие параграфы инструкций, определяющих права и обязанности домашнего обслуживающего персонала бунгало имперских высоко­поставленных чиновников.