Михаил Шевердин - Перешагни бездну

— Да, добродетель и власть несовместимы.

Туманные слова эти остановили мисс Гвендолен, и она весело защебетала что-то о прелестных пейзажах долины Ганга.

Ей льстило, что она сумела очаровать этого удивительного азиа­та, умного, необыкновенного, для которого она сделалась прекрас­ной и желанной настолько, что он не замечал в сиянии её глаз ве­роломства.

Жалостью проникался суровый Сахиб Джелял к этой совсем молодой еще жен-щине, взращенной в тепличных условиях, утончен­но воспитанной, получившей хорошее образование и вынужденной коротать лучшие годы в скучном бунгало, в постоянном общении со скучным «по-и-куто» — коротконогим, некрасивым душой и те­лом чиновником.

Порой Сахибу Джелялу казалось, что мисс Гвсндолен-экономкапросто ищет человеческой ласки... Так и не известно: приласкал ли он её и приняла ли она от него ласку...

Знал ли мистер Эбенезер Гипп об их отношениях? Вернее всего нет. Да если бы и заметил что-либо, он ни за что бы не поверил.

Но однажды, когда гости уехали из бунгало, он счел нужным предостеречь свою экономку:

— Не кажется ли вам, Гвендолен, что...

— Вы имеете в виду господина Сахиба Джеляла?

— Гм, он, так сказать, несколько фамильярен. И я думаю...

— Когда мне целует руку туземец,— оборвала мисс Гвендо­лен,— я не могу отделаться от ощущения, что меня лизнула гряз­ная собака.

— М-да, такая общиплет любого цыпленочка,— пробормотал мистер Эбенезер Гнпп, не без робости взирая на свою экономку.— Общипает начисто, чтобы он ходил голеньким.

— Вы, кажется, что-то сказали? — спросила небрежно мисс Гвендолен. — Нельзя ли членораздельнее! Или вы находите что-ли­бо предосудительное в моем обращении с туземцами?

Мистер Эбенезер вслух произнес:

— Клянусь, если бы в иезуитском ордене Иисуса держали женщин-монахинь, то генералом ордена назначили бы вас, Гвендолен.

На первых порах своей карьеры в Англо-Индийском департамен­те мистер Эбенезер Гипп был прямо связан с Иезуитским католи­ческим университетом в Бейруте. Основанное в 1898 году, это хри­стианское учебное заведение заняло поистине выдающееся место в системе образования мусульманского юношества на Ближнем Вос­токе и снискало даже признание реакционнейших альазхарских шейхов в Каире. Просвещая мусульманскую молодежь, давая ей научные знания, преподаватели университета — иезуиты — прояв­ляли полную терпимость к исламу и его догмам.

Помолчав, мистер Эбенезер как бы невзначай заметил:

— Наш Сахиб Джелял был бы дисциплинированным офицером у такого очаровательного генерала...

— Ваши остроты по обыкновению плоски, Эбенезер.

— Нет, почему же... никак не могу выкинуть из головы одно воспоминание. Когда я преподавал в Бейрутском университете, на лекциях в аудиториях и в библиотеке я видел, мне кажется, нашего раджу, или Сахиба, или во всяком случае его близнеца. Вот асси­рийской бороды тогда у него не было. Черт бы его побрал, побрить бы Сахиба Джеляла и поглядеть. Освежить, так сказать, в памяти.

К его удивлению, тень скользнула по белому лбу мисс Гвеидолен.

— Вот это новость! — задумчиво проговорила она.— Это мирит меня с вашими дубовыми шуточками. Нам известно, что Сахиб Джелял не Сахиб Джелял. На самом деле он Мирза Джалал Файзов, по происхождению из Самарканда. Знаем мы, что он был ви­зирем бухарского эмира и разошелся с ним во взглядах. Знаем, наконец, что он производит с советской коммерческой фирмой «Востгосторг» крупные торговые операции и имеет возможность как персидский подданный свободно ездить в Советский Туркестан. Но вот о похождениях его в Бейруте слышу впервые, а это не­безынтересно.

И она приказала:

— Запросите телеграфно Лондон. Пусть завтра же сообщат все, что известно о мистере... радже Сахибе.

Тигр бережет свою шкуру, человек — имя.

Тибетская пословица

Со времени возвращения доктора Бадмы в Пешавер Пир Карам-шах воспылал к нему дружескими чувствами. В час солнечного заката он приезжал с эскортом сво-их гурков в дом Исмаила Диванбеги играть с тибетцем в шахматы. Индийские «шатрандж» мало походят и фигурами и своеобразными правилами на европей­ские шахматы, и партия затягивалась на несколько дней. Пир Карам-шах играл не слишком искусно, но не расстраивался, а скорее радовался, когда противник объявлял ему «шах и мат». Казалось, Пир Карам-шаху доставляло удовольствие видеть на равнодушном неподвижном лице «сына Азии», как он называл Бадму, признаки оживления, ибо доктор неизменно выигрывал и каждый свой выиг­рыш сопровождал неразборчивым возгласом торжества.

— По-тибетски это значит «извините!»,— пояснял Бадма.— У нас в Тибете правила вежливости превыше всего, и подобает любезностью смягчать даже самые малые неприятности, которые мы доставляем своим друзьям.

Но Пир Карам-шах не обижался и невозмутимо проигрывал.

— А он умеет играть,— сказал Сахиб Джелял на следующее утро после одного из таких сражений на шахматной доске. Бадма согласился:

— И я так думаю.

Теперь пришло время недоумевать Сахибу Джелялу.

— Зачем же он проигрывает? Азартного человека при проиг­рыше обуревает сильное волнение, а он улыбается. Почему?

— Плохо. Надо понять, что он думает. Подозрения возникли? Или он хочет использовать меня, вас? Войти в доверие?

— Смотрите, он приехал...

— И в неположенное время...

Сахиб Джелял и Бадма завтракали за дастархаиом вдвоем. Пир Карам-шах шел по террасе своей энергичной походкой и при­ветствовал их по-восточному, прижимая руку к сердцу. Он не по­желал завтракать и заявил, что охотно сыграет партию в «шатрандж». Но, расставляя фигуры, заговорил о другом:

— Да, тут пудинг, в котором разные сорта мяса и рыбы пере­мешаны так, что потеряли естественный вкус.

— Пудинг, — удивился Бадма.— Вы о шахматах, сэр?

— Нет. Пудинг! Политический пудинг, в который напичкали и бухарского эми-ра, и Ибрагнмбека, и Бачаи Сакао, и генерала Гуро, и бухарскую принцессу. Всегда вы, азиаты, в состоянии хаоса. Хаос всегда был и есть нормальное состояние Азии. А распробо­вать вкус пирога еще предстоит. Не хотите ли за компанию?..

Не без иронии, не вставая с места, Пир Карам-шах поклонил­ся Сахиб Джелялу и доктору Бадме. Во взгляде его было что-то исступленное, противоречившее сдержанной неподвижности лица-маски. Но Сахиб Джелял и доктор могли поспорить с ним выдерж­кой. По их лицам ничего нельзя было прочитать.

— Иду на откровенность! — Вождь вождей сказал это таким тоном, словно выкрикнул: «Берегитесь!» — Я вас не знаю. Мне известно о вас только то, что вы соблаговолили до сих пор ска­зать о себе.

— Вы, — он снова резко склонил голову перед Сахибом Джелялом,— паломником странствуете по Востоку. Для вас не суще­ствует границ. Вас не трогают большевики-чекисты. И это, согла­ситесь, поражает...— Он остановился и поджал губы, видимо, ожидая протеста, возмущения, но Сахиб Джелял ограничился тем, что налил из чайника чаю и, пощелкивая ногтем по краешку пиалы, протянул её ему. Отхлебнув, Пир Карам-шах продол­жал:— Я доверяю вам. Иначе я не пил бы из пиалы, протянутой вами, истым азиатом... выплывшим из тьмы. О вас, клянусь, я ничего не знаю, кроме того, что вы купец, что вы из Самарканда, что вы поддерживаете эмира, что вы... Но я знаю одно, что и вы, господин Сахиб Джелял, и вы, господин Бадма, не те, за кого вы себя выдаете.