Михаил Щукин - Ямщина

— Я занят, подождите.

— Мне годить некогда, — Тихон Трофимович протопал к столу, удобней придвинул стул, чтобы сидеть как раз напротив полицмейстера, и сел, вольно распахнув шубу, показывая всем своим видом, что просто так отсюда он не уйдет, даже если в три шеи толкать будут. Полицмейстер его понял, пригладил рыжую, курчавую бородку и склонил к плечу голову:

— Слушаю, господин Дюжев.

Тихон Трофимович глубоко вздохнул, словно собирался нырять нагишом в жарко натопленную баню, и вдруг, неожиданно для самого себя, сказал дрогнувшим голосом:

— Беда случилась.

— Слушаю, господин Дюжев, — еще раз повторил полицмейстер.

Дюжев начал рассказывать. Ничего не утаивал, понимая, что всякие недомолвки теперь уже никакого значения не имеют. Полицмейстер не перебивал. Но как только очередь дошла до Феклуши, он снова взялся разглаживать бородку и уточнил:

— Когда она исчезла?

— Позавчера ночью.

— Не было печали! — полицмейстер поднялся из-за стола и закружил по комнате. Тихон Трофимович следил за ним, не отрывая взгляда. Терпеливо ждал.

— Всего я тебе, господин Дюжев, рассказать не могу. Служебная тайна. Но одно скажу: если девка их догнала и нашла… Можете ее больше никогда не увидеть. А выручить можно только при одном условии — добраться и предупредить, чтобы уметалась оттуда в сию же минуту.

— Да где ж ее найти?!

Полицмейстер постоял в раздумчивости, затем подошел к столу и, не присаживаясь, обмакнул перо в чернильницу, что-то быстро начертил на листе бумаги и положил перед Дюжевым, протянул перо:

— Разобрался?

Тихон Трофимович кивнул.

— Теперь перепиши.

Скрипя пером и разбрызгивая чернила, Тихон Трофимович переписал: на какой версте тракта сверток, сколько верст до заимки…

Когда он это сделал, полицмейстер взял свой лист, скомкал его и чиркнул спичкой. Дождался, когда бумага сгорела, и аккуратно ссыпал пепел себе под ноги. Отряхнул руки. Тихон Трофимович всматривался в свой лист, считал версты и, сосчитав, воскликнул:

— Да как же успеть?! На ковре-самолете?!

— Такого у меня не имеется, — полицмейстер снова закружил по кабинету, неожиданно остановился и махнул рукой: — А, гори оно!.. Попробую… Господин Дюжев, сейчас езжай к каталажке. Из нее как раз Ваню-коня выпустят, за буйство сидел. Конокрад он знатный и наездник — каких в округе нету… Понимаешь? Все, господин Дюжев, иди и запомни: у меня ты не был и я тебе ничего не говорил.

Повторять два раза Дюжеву не потребовалось, он тут же выскочил, разметывая полы шубы, из кабинета полицмейстера и скоро уже стоял возле высоких, сплошь обитых железом ворот каталажки и ждал Ваню-коня, о котором много ходило рассказов в последнее время. Говорили разное: будто он самолучших коней умыкал из любой конюшни и из-под любой стражи, а чтобы по следам не нашли, привязывал лошадям на ноги пимы и сбивал преследователей с толку. Еще говорили, что из любой лошади, даже самой дохлой доходяги, он, непостижимо каким образом, выжимал последние силы и та скакала, как породистая. А еще говорили, что знает он особое лошадиное слово, но в эту ерунду Тихон Трофимович не верил. Да и не нужно было ему лошадиное слово, ему теперь позарез сам Ваня-конь требовался: только он мог за короткое время домчаться до неведомой заимки и предупредить Феклушу, а заодно и Петра, чтобы уходили они оттуда немедленно.

В высоких воротах каталажки, также обитая железом, была еще небольшая калитка. Изнутри скрипуче пропел засов, и калитка распахнулась. В узком проеме возник высокий мужик в рваной красной рубахе, весь всклокоченный и изрядно побитый: нижняя губа оттопырилась сплошной коростой, а под обеими глазами светились большущие синяки, уже начинавшие по краям желтеть. Мужик получил в спину крепкий тычок, сильно качнулся, едва не рухнув, но устоял. Утвердился на ногах, обернулся к закрытой уже калитке, молча погрозил кулаком и начал собирать на себе в клочья разодранную рубаху.

— Эй, любезный, — негромко окликнул его Тихон Трофимович, — иди ко мне, согрею. Шуба большая, на двоих хватит.

Мужик недоверчиво подошел, вгляделся и воскликнул:

— О, здорово, купец! Каким ветром надуло?

— Значит, это тебя Ваней-конем кличут?

— Меня, меня, купец, так зовут нынче. Уж не за мной ли ты подкатил?

— За тобой приехал. По великой надобности. Прыгай!

Ваня-конь запрыгнул в кошевку, укрылся полой необъятной дюжевской шубы.

— Домой гони! — приказал Тихон Трофимович Митричу, а Ване-коню отрывисто бросил: — Разговор у меня к тебе… на пачку красненьких…

— Красненькие мне нужны, — весело откликнулся Ваня-конь, — а еще лучше — снабди одежкой, а то ободрали, как не знаю кого…

— Приоденем, погоди до дому.

Разговор в дюжевском доме получился у них коротким. Ваня-конь дал согласие, но деньги, предложенные Тихоном Трофимовичем, не взял:

— Дело лихое — вдруг сорвется. А я за так деньги не люблю. Сделаю — расплатишься. Да и о Зубом в память, пусть ему земля будет пухом, он же все о тебе заботился. Помер он, Зубый-то, в вашей Огневой Заимке помер. Не слышал?

— Нет, — растерянно ответил Тихон Трофимович, — я там давно не был. А отчего помер?

— Сроки ему, купец, вышли, вот и помер. Своей смертью. Приедешь в деревню — расскажут. Давай к делу, купец, время ждать не будет…

— И то верно, — согласился Тихон Трофимович.

Увидев скорые сборы, Роман тоже кинулся к своей кобылке, но Ваня-конь осадил его:

— Дед, мне лишняя обуза не нужна, даже не собирайся.

Перед тем как вскочить в седло, Ваня-конь попросил водки, выпил, осторожно промокнул ладонью разбитую нижнюю губу и лихо подмигнул Тихону Трофимовичу:

— Если что — не поминай лихом, купец!

Накоротке вздремнув с вечера, Боровой поднялся после полуночи, вышел на крыльцо, цепким взглядом огляделся. Двор заимки был пуст, ущербная луна уходила за тучи, и зыбкие потемки быстро выползали из тени высокой ограды. Тишина стояла оглушительная.

И в этой тишине чутким своим слухом Боровой сразу различил едва слышный скрип. Петр, который нес караул в дальнем углу ограды, расположившись так, чтобы виден был весь двор, тоже услышал крадущийся звук, выпрямился и настороженно поднял ствол ружья. Скрип затих. Почти неразличимая в потемках взлетела над высоким забором веревочная петля, зацепилась за остро затесанный кол — и вот уже кто-то мелькнул летучей тенью, перемахнув через преграду, и оказался внутри двора. Но не успел сделать и единого шага, как в грудь ему уперся ружейный ствол.

— Тихо, — шепотом скомандовал Петр, придавливая неожиданно свалившегося пришельца к забору, — кричать не вздумай — пристрелю.

— Дурное дело не хитрое, — также шепотом отозвался ему Ваня-конь, — все бы тебе стрелять, господин хороший… Лучше бы поздоровался сначала — как-никак, а знакомцы старые. Узнаешь бродягу, который в бору был? Вот, то-то и оно, а то сразу — стрелять…