Александр Грязев - Калифорнийская славянка

Жилище вождя самое большое во всём поселении макома. Так заведено не сегодня и не вчера, а так было всегда, ибо большая хижина — место общего сбора старейшин, когда предстояло им судить и рядить о тех делах, которые касались всех людей племени макома…

…Вот и сейчас собрались они во главе с шаманом Вываком по зову вождя Шасты, расселись, как обычно, на земле, устланной звериными шкурами и тростниковыми подстилками. Старейшины внимательно глядели на Алёну, ожидая её слов.

— Я собрала всех, чтобы вместе с вами решить, как жить дальше племени макома.

— Так, так, так, — закивали головами старейшины, когда Манефа перевела им слова вождя.

— Здесь, на новом месте, нам будет намного спокойнее… И всё же я боюсь, что у испанцев появится вновь желание напасть на нас.

— Это может быть, вождь Шаста, — согласился Вывак. — Только мы не знаем, когда они могут напасть.

— Я об этом тоже помыслила. Думу свою выношу на ваш суд… Надо на одном из холмов на берегу реки установить сторожевой пост, да на таком же возвышении на равнине со стороны испанской ещё один. И пусть на этих постах будут наши люди, двое мужчин на каждом посту. Завидя отряд испанцев, они зажгут костры из травы и веток, заранее приготовленных. А здесь, у наших шалашей, мы на дереве тоже устроим сторожевую вышку. Так что в случае опасности все успеем уйти отсюда в лес и далее через него на новое место… Вот так я думаю. Согласны ли вы? Говорите.

— Твоё решение мудрое, вождь Шаста, — вновь заговорил Вывак. — Только где мы возьмём столько мужчин. Их у нас мало. Потому и жить сейчас трудно. Надо ловить рыбу, надо охотиться, надо защищать детей, женщин, стариков.

— Многие мужчины нашего племени похищены испанцами и живут в их крепости, — сказал один из старейшин.

— Я знаю об этом, — кивнула Алёна.

— Они работают на полях испанцев и никогда не вернутся сюда, как бы они этого ни хотели. Они пленники испанцев, — заговорил другой старик.

— Тогда мы сами должны вернуть похищенных мужчин в наши хижины, к их детям и женам, — твёрдо сказала Алёна.

— Вернуть?! — первым удивился неожиданным словам вождя Вывак. — Но как это сделать?

— У испанцев ружья, пушки!

— У их крепости высокие стены, — заговорили старейшины.

Обо всём этом Алёна и сама знала, но видно было, что решение такого дела она уже обдумала.

— Но нам не нужна их крепость, — вновь твёрдо и убеждённо произнесла Алёна. — Нам нужны наши мужчины. Разве испанцы не выводят их из крепости на работу?

— Выводят. Каждое утро. Потом приводят на обед. После они опять работают до вечера. На ночь мужчин запирают в сарае до следующего утра.

— Вот по дороге с работы их у испанцев и надо однажды отбить, — предложила Алёна.

— Но их охраняют солдаты с ружьями.

— Много ли?

— Немного. Но с ними всегда ещё офицер на лошади.

— Мы нападём внезапно, неожиданно. Устроим засаду. И в этом будет наша сила против их ружей.

— Но потом они придут и отомстят нам за своих убитых товарищей.

— А мы никого из испанцев убивать не будем. Мы их свяжем, заберём у них ружья и наших мужчин.

— А как же другие? Там ведь не только наши люди.

— А другие пленники пусть идут, куда хотят. На все четыре стороны. Они будут свободны. Связанных же испанцев тоже отпустим. Пусть идут своей дорогой в крепость. Согласны ли вы со мной? — спросила Алёна, заканчивая разговор.

— Согласны, — закивали головами старейшины.

— А как думает обо всём этом шаман Вывак. Согласен ли?

— Я поддерживаю решение вождя. Буду молиться нашему богу моря в священной пещере и просить у него помощи в задуманном деле на благо племени макома.

— Тогда мне нужны десять воинов, — Алёна растопырила пальцы обеих рук. — Из тех, что есть у нас ныне. И мы сегодня же выйдем в путь. А сейчас позовите ко мне тех мужчин, кто работал когда-то в испанской крепости. Так?

— Так!

— Так!

— Так! — согласно сказали старейшины, вторя своему новому вождю.

Иван Кусков так и сделал, как советовал ему Алексей Петрович Нератов. На другой же день после беседы он пошёл на раннюю церковную службу в Спасо-Суморин монастырь, а там, в церкви Воскресения Господня, исповедался и причастился у отца своего духовного Галактиона.

Впрочем, он и сам бы это сделал без всякой подсказки, ибо любил ходить молиться именно сюда за монастырские стены, где в церкви Воскресенья под резной сенью стояла рака с мощами преподобного Феодосия Тотемского, мыслью, старанием и подвигом которого воздвигнута и стоит вот уже больше двух веков сия святая обитель…

…А началось всё в то далёкое время, когда монах вологодского Дмитриева Прилуцкого монастыря Феодосий, в миру бывший Феодосий Ульянов Суморин, игуменом своим Арсением был послан в Тотьму на соляные промыслы наблюдать и начальствовать над пятью или шестью монастырскими варницами. Тогда многие монашеские обители имели на тотемском промысле свои рассольные трубы: и Троице-Сергиев, что под Московой, и Железноборовский, что в соседней костромской земле.

Послушание своё монах Феодосий нёс исправно, но уж больно суетно, шумно было на промысле, и он всё чаще стал задумываться над словами одного монастырского старца, сказанные ему ещё в Вологде, перед самой поездкой сюда, в Тотьму: «Монах вне ограды монастыря, что рыба без воды».

Церковных служб в городских храмах, да и опять же среди людей, ему было мало, и Феодосий стал искать уединения в лесных чащах под городом, где ему никто не мешал творить свою молитву Господу. Так однажды он забрёл на то место, где речка Ковда впадала в Песью Деньгу, а та в Сухону. На высоком береговом мысу, поросшем густым лесом, слышно было только пенье птах, а звуки городского посада сюда не долетали, как будто его, посада, с улицами, торговой площадью, пристанью, слободами и людьми, обитающими там, вовсе не существовало. Туда-то, на речной мыс, стал ходить для делания уединённой молитвы монах Феодосий.

А одной зимой с соляным обозом отправился он в Вологду и в родном ему Прилуцком монастыре, доложил игумену о трудах своих во славу Божию и монастыря, а потом пал перед настоятелем на колени и стал просить освободить его от послушания, послать в Тотьму другого монаха, а ему, Феодосию, позволить удалиться от мира и суеты в лес под городом.

Долго игумена уговаривать не пришлось. Арсений сразу понял своего собрата и благословил его на тяжкий монашеский подвиг уединения ради молитвы Господу за всех людей грешных.

Следующей весной отправился Феодосий обратно в Тотьму. Там, освятив выбранное им для моления место и поставив крест, он перво-наперво вырыл себе полуземлянку с бревенчатым накатом, покрытым дёрном с травою, вскопал небольшой огород и в этих трудах и молитвах проводил всё время, место сие почти не покидая, а лес и речки стали для него оградой от суетного мира.