Зигфрид Обермайер - Храм фараона

На царской ладье его встретила доверенная служанка, а в прошлом нянька Мерит и провела его в помещение под палубой. Мерит сама дала ей имя Бикет, что означало Соколиха, потому что отважная женщина при любой возможности защищала своего «ребенка», как разгневанная птица птенцов. Когда Мерит говорила, что не хочет, чтобы ей мешали, Бикет прогоняла даже вельмож и военачальников от дверей госпожи.

Мерит приняла Пиайя в своей личной каюте, роскошно обставленной позолоченной мебелью.

— Добро пожаловать, мой друг. Я должна была отказаться от приема гостей, потому что было бы неприличным выгонять людей из домов во время ужасного хамазина. Итак, ты мой единственный гость.

На Мерит было полупрозрачное платье из тончайшего льна, на голове — короткий простой парик, драгоценностей на ней почти не было. Никогда еще она не казалась Пиайю такой прекрасной.

— Я надеялся быть твоим единственным гостем. Баст, должно быть, услышала мою молитву, и мы должны принести ей жертву.

Мерит чуть улыбнулась и спросила простодушно:

— А какую жертву приносят богине с головой кошки? Ее в Мемфисе едва замечают. Я совсем не знаю ее.

Пиай поддержал игру:

— Богине жертвуют фрукты, мед, молоко, маленьких птичек.

— Птичек? Ты не путаешь богиню радости с внушающей ужас Сехмет? Я не хотела бы приносить в жертву ничего живого.

— Этого и не нужно. Я перечислил только обычные жертвы. Во время своего ежегодного праздника, продолжающегося десять дней, Баст требует нечто другое, я знаю это. Я несколько лет назад принимал участие в празднестве.

— Ну и какова любимая жертва Баст? Золото? Вино?

Пиай покачал головой:

— Это тоже. Но охотнее богиня принимает жертву танцами, пением, музыкой и любовными утехами. Мужчины и женщины встречаются парами повсюду. На берегу Нила, в домах и садах, перед ее храмом, на ладьях…

Раскрыв глаза от удивления, Мерит переспросила:

— Действительно? И супружеская неверность не наказывается?

— Нет, принцесса, такого понятия в течение десяти праздничных дней не существует. Божество имеет свои преимущества.

— Пиай, — тихо произнесла Мерит, — мне тебя так не хватало. Думал ли ты за своей работой обо мне? Значит ли для тебя каменная голова моего отца больше, чем живая принцесса Мерит?

— О да, но моя голова не из камня, любимая. Моя голова жива, и ее можно отрубить. Каждый час, когда мы находимся наедине, каждое мгновение, когда я касаюсь тебя, может значить для меня смерть. Я люблю тебя Мерит, и, как кажется, я люблю тебя больше, чем свою жизнь.

Она протянула свои тонкие руки:

— Здесь с тобой ничего не может случиться, Пиай, любимый.

Почти одновременно они сорвали с себя одежду, прижались друг к другу, обнялись и поцеловались. Они посмотрели друг на друга и слились, как медь и олово сливаются в бронзу, они слились в одну плоть, в одно тело.

Снаружи начал бушевать хамазин. Он гнал перед собой громадные желтые облака пыли, он затмил Ра и превратил светлый полдень в вечерние сумерки.

Королевская ладья начала подрагивать и рваться с якоря. Царский кормчий обеспокоился и захотел дать знак принцессе. Однако Бикет, сторожившая двери своей госпожи, упрямо покачала головой.

В каюте Мерит занавеси под горячим дыханием ветра отлетели, тонкий песок проник сквозь них и закутал любовников в желто-золотое покрывало, но они не слышали шума ветра, не ощущали песка, они были слишком заняты друг другом и своей жертвой Баст, которую приносили снова и снова, пока их тела не обессилели и они, измотанные, не оторвались друг от друга.

Хамазин длился два с половиной дня, и все это время Мерит и Пиай оставались на корабле. Кормчий не осмеливался ни на одно возражение. Он велел срубить парус и три раза швартовал судно.

Мерит и Пиай ели и пили, когда ощущали потребность в этом, поливали друг друга из кувшинов водой, чтобы охладить разгоряченные любовью и жаром хамазина горящие тела. Оба не надевали ни платья, ни париков и не могли досыта насмотреться друг на друга. Мерит восхищалась загорелым, стройным и жилистым телом Пиайя. Она не уставала трогать его твердые мускулы и радовалась, как ребенок, открывая для себя его щекотливые места.

Пиай с поклонением смотрел на прекрасное женское тело Мерит, на очаровательные округлости ее бедер, маленькие твердые груди, длинные ноги цвета меда, прекрасной формы икры, гордую посадку головы, на унаследованные от матери раскосые темные глаза, точеный носик и совершенные губы, которые, как бы часто он их ни целовал, возбуждали в нем желание целовать их снова и снова.

Когда хамазин утих и Ра снова на своей солнечной ладье мирно начал свое путешествие по темно-голубому небу, Пиай освободился из объятий Мерит, чтобы снова вернуться к работе.

На берегу его ждал посыльный, который с глубоким поклоном попросил его подарить час его ценного времени жрецу Тотмесу.

Пиай уже несколько раз имел дело со вторым жрецом Амона и особо его не ценил. Человек этот казался ему коварным и упрямым, и у Пиайя сложилось впечатление, что Тотмес преследует свои собственные цели, независимые от верховного жреца Небунефа, выбранного самим Амоном. Некогда Тотмес был убежден, что его, второго жреца, так долго управлявшего храмом, назначат верховным, но этого не произошло, он так и остался вторым.

Тотмес ожидал Пиайя в своих покоях при храме. Маленький, незаметный человечек, казалось не имел возраста, он мог пережить как сорок, так и пятьдесят или даже шестьдесят разливов Нила. Его круглая бритая голова, сдержанное лицо без морщин выглядели странно бесцветными, а водянистые глаза избегали взгляда собеседника, и у Пиайя никогда не возникало чувства, что он разговаривает с человеком, который может смеяться, плакать, бушевать, радоваться или быть разочарованным. Это было похоже на разговор со статуей.

Пиай три ночи почти не спал. Тело его еще было полно воспоминаниями о прекрасной Мерит. Он все еще ощущал ее поцелуи на своих губах и поглаживания ее рук на своем теле. Мастер устал и был рассеянным, потому что Тотмес говорил об обычных вещах, хвалил большой новый храм, спросил о работе над громадной статуей Рамзеса, и Пиай без охоты давал односложные ответы.

Внезапно разговор принял направление, пробудившее Пиайя от сна и заставившее его стать внимательным.

Тотмес посмотрел на правое плечо Пиайя и сказал:

— Ты, конечно же, знаешь маленький храм Сета у дворца, он расположен за заброшенным гаремом, и его почти не используют…

— Да, я его знаю, — ответил Пиай, насторожившись.

— Ты недавно пробыл в нем значительное время.

— Я часто там бываю. Мы должны обдумать, не снести ли нам его вместе с дворцом для женщин и не разбить ли на этом месте большой сад. Я полагаю, Богоподобный склонится к этому решению. Когда Фивы были еще столицей, места было мало и растущий дворцовый комплекс поглотил несколько прекрасных садов.