Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

Десятки рук подхватили клетку, потащили с откоса, раскачали, бросили. Она нырнула, а после с шумом всплыла в потоке воды. Палач сидел в ней по грудки. Клетку закрутило течением, понесло. Заблеяла ей вдогонку дуда.

– Сам отведай! – кричал Кирик.

– Клетка для жаб! – захлёбывался Зенон.

– И этих в воду гоните, – возвысил голос Христос. – Чтоб не смердело здесь.

Схваченных погнали в воду, древками копий столкнули с берега. И вот поплыла, по-плы-ла рекою стая разодетых в золото людей: достойные жалости, обвисшие усы, руки в парче загребают по-собачьи.

– Гуси-гуси… – загорланил с берегаТумаш.

От хохота, кажется, всколыхнулся берег. И Христос понял, что это, возможно, самая великая из его побед. Теперь можно было говорить всё. Слушать – будут. И он поднял руки:

– Слушайте, хлопцы! Что, так мы и будем вовеки друг друга обижать? Или, может, не будем? Так вот что я вам скажу. С этого дня Гродно – земля справедливости. Обиженных не будет. Всем поровну – и ни у кого больше. Голодных – не будет. За веру кого-то убивать – пусть они лопнут. Наказание одно – выгнать к тем, к волкам.

Он поискал глазами и вырвал из чьих-то рук факел. Поднёс его к чёрному, просмоленному глаголу виселицы. Постепенно потянулись вверх, начали лизать смолу языки пламени.

– Слышите? Ви-се-лиц больше не бу-дет!

В едином порыве, с чувством какого-то дивного очищения, люди бросились к мерзостным сооружениям. Подносили факелы, кричали и плакали.

Сотни глаголов пылали над великой рекой.

С тех времён, когда Прокофий Византийский писал о славянах, что живут они в народовластии и нет у них большего, впервые, возможно, полное равенство воцарилось на белорусской, на гродненской земле. Миновали три беды: нашествие, голод и кардинал Лотр. И все уже вспоминали про него чуть ли не со смехом. Портил баб – так каждый делает то, что в его силах. Завалил всю страну дерьмом – так каждый творит только то, на что способен. Ну да и чёрт с ним! Поймаем – облегчим.

Поделили все запасы из церковных и магнатских амбаров. Каждый бравший город получил по две тысячи фунтов зерна помимо всего. Бедным мещанам перепало почти по столько же. В городе остался ещё общий запас на пять лет.

Поделили стада богатых, лишнюю одежду и деньги. Каждый человек на Гродненщине мог теперь безбедно жить плодами труда своего. Все знали: засеяны будут поля, не станет ни принуждения, ни страха, ибо каждый отныне волен защищать безбедную свою жизнь.

Оружие раздали всем способным его носить. Христос не забывал: за каждым его шагом следят и только того и ждут, чтоб оступился. Днём и ночью чинили стены, ворота, башни, валы, поднимали на них каноны. На Мечной улице оружейники под началом Гиава Турая день и ночь ковали оружие. Очистили колодцы, запасли топлива на всю зиму. Вестун и прочие до изнеможения обучали людей искусству битвы. На Доминиканской звоннице всё время сидели дудари и наблюдали за дорогами. Старым звонарям не доверяли. Чёрт их знает, что надумают. На ночь ворота запирали и возле них ставили удвоенную стражу.

Все знали: без драки не обойдётся.

И однако, за эти считанные дни город ожил. Повсюду шутки, смех, простые смелые взгляды, откровенные разговоры. Поглядели бы на это Бекеш или Кристофич! Но их не было в городе.

Почти опустели храмы. Не видать было мертвецки пьяных. Нужда в пьянстве пропала. Вечерами на площади плясали вокруг костров люди, и песни летели до ясных звёзд.

Стоял конец августа, и в этом заключалась опасность, одна из многих. Пришлые мужики днями и ночами думали о пахоте и посеве. Что с того, что этим можно заниматься до самых заморозков, лишь бы зерно успело взойти? Что с того, что, вероятно, и лучше бы посеять позже, а не раньше? В предчувствии бед мужики хотели поскорей бросить зерно в землю. Она тянула к себе, как любимая женщина, как желанная. Рукам мнилась её мягкость, глаза искали её лоснистого блеска, ноздри раздувались от воспоминания о сладковатом запахе пашни.

И настал день, когда всё бродившее подспудно взорвалось.

Вновь стояли толпы возле Лидских ворот. Только на этот раз уходили они, а оставался – он. И мужик поневоле поигрывал ятаганом, опять насаженным на древко.

– Хорошая сталь?

– У-у. Глянь, коса какая. Чуть выгнул, подклепал…

Люди стояли перед ним, и он ничего не мог им сказать. Они были правы. Они заботились о жизни.

– Прости, – сказал кто-то из толпы. – Она ждёт.

– Правь тут.

– Порядок наводи.

– По-Божески.

Очень некрасивая женщина подошла к нему:

– Я всё сделала ради Тебя, Пане Боже. Теперь отпусти.

– На что надеешься? – грустно улыбнулся он. – Деревня же сожжена.

– Несчастье помогло. У нас почти всех баб татары сожгли. Молюсь и плачу за них. Не хотела бы себе счастья такой ценой. Но что поделаешь, надо жить. Я найду теперь мужа. Дети у меня будут.

И тут она заплакала. От горя за других и счастья за себя.

– Иди, – напутствовал он. – Будь счастлива.

И ещё один молодой хлопец подошёл:

– Меня боязливым считали. Бык меня гонял. А теперь я доказал. Видишь, трёх пальцев нет. Шрам через лицо. Счастье Ты дал мне. Пусть теперь какая-нибудь девка меня трусом назовёт.

– Иди.

Калека на деревяшках подошёл:

– И я счастлив. Сквозь слёзы, а счастлив. Отпусти. Мне от Тебя ничего больше не надо. У нас теперь все, кто не убит, калеки. Я не хуже других. Будет дом, жена, дети. Есть зерно и хлеб.

И другие звучали голоса:

– Конь у меня. Татарский. Первый. Руки к сохе тянутся.

– А если не отпущу?

– Останусь. Слово даю.

– Иди, – мрачно, но твёрдо проговорил Юрась.

Расплывалась толпа.

– У меня пана убили. Теперь только и жить.

– Хлеб.

– Счастье, счастье Ты дал нам.

Наконец люди с возами и косами разошлись. Христос стоял у ворот один, и только вдали за его спиной маячила толпа мещан. Молча. Христос же стоял и смотрел, как люди точками исчезали в полях.

Он любил их. Он не имел права задерживать дело жизни.

…Именно потому на стены всё время тащили камни, дрова и смолу.

В тот вечер он шёл по улицам с Анеей, Раввуни и Тумашом. С ним также шагали седоусый, молодой, дударь, Ус, Зенон и Вестун. На ходу он отдавал последние в этот день распоряжения. Было ещё довольно рано, даже первая звёздочка пока не засветилась в высоте.

– Ты, Кирик, и ты, Зенон, идите сейчас на стены. Проверьте ещё раз всех.

Кузнец глянул ястребиными глазами.

– Ладно, – сказал, отставая.

– А ты. Ус, эту ночь не поспи. Очередь твоя. Днём отоспишься. Бери дударя, Братишку, да лезь на звонницу доминиканцев. Следите, хлопцы, трубите, хлопцы, ревите, хлопцы.