Владимир КОРОТКЕВИЧ - Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды)

– Жалко, наверное, ваше преосвященство? – спросил епископ Комар.

– Захочу – вернётся. Поехали. Видите: молнии.

Молнии полосовали небо чаще и чаще. Первый порыв свежего ветра шевельнул плащи.

– Кстати, об этой комедии, – заговорил Лотр. – Рим забеспокоится. А нам что? Не получилось – получится в другой раз.

И вдруг славный Григорий Гродненский, крепко, видимо, пьяный, начал бурчать и ругаться:

– Ну ладно, мерзкие вы еретики… Пускай… Но богохульствовать зачем, содомиты вы?.. Не только младенцев монастырских – истину вы укрываете, адамиты, наготою своею богомерзкою похваляющиеся.

– Чего ты? – спросил Комар.

– А что? Брехала самозванцу эта ваша Магдалина, богохулка, дочь Сатаны и папской полюбовницы. Станет Бог после этого мелкого жулика с той девкой спать? И какой ещё там магнат?

– А почему? – спросил друг Лойолы. – Разве Пан Бог не самый влиятельный и сильный магнат на белорусской земле? И разве монашки не Божьи невесты? Всё правильно.

– А разве Бог не сумеет отличить девку от молодицы? – взорвался Болванович. – Разве Небесный Муж – дурень?!

– А вы что, другого мнения? – прищурился доминиканец.

Он запахнулся в плащ. Кони исчезли в ночи.

Весь мокрый, он сидел у ковра и сжимал в руке кубок. Теперь он действительно был тяжело, до обморока пьян. Магдалина обнимала его, тёрлась щекой о его щёку, овивала волосами его шею – он был безучастен. Патлы волос падали, мокрые, на лоб, и под ними дрожали до безумия расширенные зрачки.

А голоса ревели и ревели старую школярскую песню. И она гремела и вырывалась из покоя в ночь, под молнии.

И звероподобной октавой бурчал Иаков Алфеев меньший, верзила с осоловевшими глазами:

Слушая это, Братчик будто от сердца отрывал слова:

– Пейте, хлопцы. Остаёмся здесь.

Раввуни стоял над ним.

– Плюнь, Юрась.

– Христос, – мрачно поправил тот. – Иди ты с утешениями. Иуда… Давай ломать комедию.

Иуда развёл руками и внезапно сорвался:

– Нет, вы посмотрите на этого идиота! Раньше я думал, что большего идиота, чем Слонимский раввин, не сотворил мудрый Бог. Но теперь вижу, что нам с ним повезло всё же больше, нежели белорусам с тобой… Ша!.. Прошу тебя… Бери коней, деньги, нас…

– Ты мне д-друг?

– Я тебе друг. А ты мне?

– И я тебе друг.

– Тогда пойдём. Не сегодня-завтра случится ужас. Горе мне, мама моя! Так распуститься… Пьяная свинья! Юрась!.. Христос!.. Боже мой! Лихорадка тебе в голову! Брось эти глупости! На дыбу захотел? Убежим…

– Всё равно. Вернёмся, Иуда. Нет любви на свете. Напрасно распялся Бог. Обман один. Всё равно. Пейте. Гуляйте. Останемся до смерти в этом дерьме.

Христовы глаза пьяно и страшно заблестели. Он грохнул кулаком:

– Останемся. И гор-ре всем! Свяжем! Скрутим! Всё княжество, всю Беларусь и всю Корону… Разнесём магнатские замки! Всех д-до-станем-м! И с женщинами лживыми!

– Милый! Дражайшенький! Может, ты бы поблевал? А? Поблюй… И потом тихо-тихо пойдём, и пускай они здесь удавятся со своим Паном Богом и со своею верой. И пусть у них будет столько вшей в головах, сколько было обиженных ими от дней Исхода и до наших дней. Пусть будет у них столько вшей и не станет рук, чтобы почесаться.

– Д-душит меня… Теснит. – Глаза Христовы потемнели, обвисли руки.

У него резко изменилось настроение: на месте Машеки сидел теперь Иеремия.

– Пророки пророчествуют ложь, и священники извергают брехню, и народ мой любит это. Ну что ты будешь делать после этого? Как сказал… ещё… Иеремия.

– Пхе, – утешал Раввуни. – Да наплюй ты на них. Да они же все сволочи. Этот добренький, умненький Босяцкий, и эта свинья Комар, и та трефная курица Болванович. А Лотр? Уй, не говорите мне про Лотра!

Магдалина увидела, что Юрась достаточно пьян, чтобы проглотить новую порцию лжи, но не довольно, чтобы напрочь забыть сказанное ею раньше.

В покое было совсем пусто. Апостолы исчезли. На ковре не осталось никакой еды. Хоть бы крошечку оставили.

– Иди, Иуда, – проговорила она. – Ты только мешаешь. Ты понимаешь? Иди. И возьми с собой девушку.

– Я понимаю. – Иуда чуть шатался. – И правда, так будет лучше. Не бросай его.

– Я его не брошу.

– Не бросай! Подари ему теплоты! – молил за друга Иуда. – Иначе мне будет стыдно моей.

– Иди, – мягко сказала она. – Не стыдись. Ему будет не хуже.

Раввуни поднял девушку, та прижалась к нему, так они и вышли. Магдалина встала, закрыла за ними двери и вернулась к Юрасю, который бормотал что-то, сидя, то ли во сне, то ли в прострации.

– Иисус, – тихо позвала она. – Пойдём отсюда. В поля.

– Всё равно… Нет честных женщин… Нет правды… Предательство… П-пейте, гул-ляйте!

– Тихо! А ты знаешь, что я не верю этим сплетням? Что это неправда?

Она повторила это ещё пару раз и вдруг увидела почти здравомыслящие глаза. От неожиданности сердце чуть не остановилось у неё в груди.

– Не веришь? – Христос помотал головой.

– Почти не верю. Ходят и другие толки. Только я не хотела говорить при других… У мечника вроде бы есть сильные враги, и то ли сам он, распустив слухи о браке, вывез дочку, то ли сами эти враги выкрали её.

– Что же правда? – снова на глазах пьянея, спросил он.

– Я не знаю. Может быть и то, и то. Могут быть лжецами и мужчины, и женщины.

– Кто враги?

– Как будто какой-то церковник.

– Ты меня убиваешь. Что же это такое?!

– Я говорю: может быть всё. Но разве тебе самому не нужно отыскать, убедиться, знать правду, знать что-то одно?

– Нужно.

– Ну вот. И поэтому пойдём из города. Завтра же.

– Пойдём… Завтра же.

– Я пойду с тобой. Я не брошу тебя. А сейчас ложись. Я лягу с тобой.

Она притащила из угла одну шкуру и почти свалила её на пьяного. Затем разула его и накрыла другой шкурой его ноги.

– Не думай… Брось думать сейчас… Я лягу с тобой. Я не брошу тебя.

– Ложись, – тихо проговорил он. – Так будет лучше. «Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?» – сказал… Екклесиаст… Я читал… Я старался понять… Не так будет далеко от людей ночью… Я не трону тебя… Просто мне… просто я, кажется… страшенно… пьян… И мне… Ты не смейся… Мне взаправду… страшно.

«Страшно. Как маленькому, – подумала она. – А что? И правда страшно».

Он заснул, чуть коснувшись головой подушки. Спал, по-детски примостившись головой на кулак. Лицо его было во сне красивым и спокойным.

Она отыскала чистый кубок, налила в него вина и с наслаждением выпила. Теперь было можно. На сегодня она сделала своё дело.

Потом она налила ещё кубок и поставила возле шкуры. Может, придётся дать ему ночью, если начнёт хвататься за сердце и стонать… Напился, дурень.